Чёрная нить

Никитина Алена

Океаниды рассредоточились. Теперь их стало куда больше – собратья откликнулись на былой зов Дила. Одни дрались насмерть и вырезали фениксов. Другие вытаскивали раненых из-под горящих обломков.

Из-за плеча донёсся клёкот. Глен повернулся. Обломки повозки, за которыми прежде упал феникс, обратились кучей пепла, а сам он худо-бедно оправился от ошеломления и теперь пытался устаканить тело на неверных ногах. Два алых крыла – правое погнуто – раскрылись, разгоняя дым.

– Я позабочусь о девочке! – Эсфирь уже стояла подле Лин. – Ступай, Глени. Ты ведь веришь мне?

Верит

ли он вырожденке? Нет. Ежели так ставить вопрос – не верит. Зато он верит девушке, которая спасла в прошлом множество жизней. Едва ли собой не пожертвовала, чтобы уберечь лес и дриад от гибели.

– Больше, чем себе. – Глен двинулся навстречу неминуемой дуэли.

Из прорезей в металлическом шлеме с клювом на него смотрели глаза, безумные и ярко-красные. Будто и не глаза вовсе – два подсвеченных огнём сардоникса. Феникс тяжело дышал. То и дело переносил вес на левую ногу, силясь не перегружать правую. Его крылья уже не наливались пламенем. Он почти растратил запас чар.

Видит Умбра, бой сделается лёгким!

Глен выхватил из ножен саблю, превращаясь в комок инстинктов. Феникс обнажил парные мечи. Напружинился. Рванул в бой. И пошла пляска. Клинки скрестились. Лязгнули. Запорхали, наполняя долину стальной песней. От укуса короткого меча Глен ускользнул в повороте. Потом резанул саблей по алому крылу и всадил в него лезвие по самую рукоять. Горячая кровь брызнула на лицо и кирасу, привкусом ржавчины осела на губах.

Феникс взвизгнул. Глен схватил его за запястье и вывернул руку под жутким углом. Хрустнуло. Короткий меч выскользнул из когтистых пальцев. Глен подцепил его ступней и подкинул. Перехватил в полёте и направил острием за спину, пронзая пышущую жаром плоть.

Это был конец дуэли. Неоспоримый.

***

Трудно сказать, сколь долго продолжалась пляска льда и пламени. Но в один миг битва оборвалась. Птичий клёкот сотряс небо и всколыхнул дым. Фениксы друг за другом рванули ввысь и скрылись за облаками. Удивительно, но тогда же смолк и колокол. Казалось, он отсчитывал мгновения до окончания схватки, после чего отбил прощальный звон и затих.

Снег падал и падал. Подсвеченные отблесками пламени снежинки будто пытались укрыть омытую кровью землю. На долину обрушилась тишина. Ненадолго. Со стороны селения донёсся грохот. Крыша хижины обвалилась, поднимая вихри пыли и пепла.

Глен воткнул саблю в почву. Опёрся на рукоять, как старец на трость. И вздохнул полной грудью. Напрасно. Втянутый вместе с воздухом смог породил кашель, неуместный и неотступный. Чувствуя себя идиотом, Глен задержал дыхание. Но воздух вырвался на свободу, и кашель снова сотряс тело.

Стыдоба! Глен океанид? Или дитя изнеженное? Поди ж ты, кашель не может обуздать! Яды ведь вкушал в малых дозах, чтобы взрастить сопротивляемость. И ничего. Вкушал и ступал на плац. Бился с мастером Сэра, когда мышцы сводило судорогами, а перед взором плыл туман.

– Внемлите повелению старшего карателя! – Глас Кира разнёсся по долине, будто метелью подхваченный. – Шестеро устремляют взоры к небу, неусыпно бдят за перемещением недругов. Изувеченные отступают в Танглей. Прочие оказывают выжившим помощь и заливают очаги пожаров.

– Принято! – откашлявшись, выкрикнул Глен, и тут же его поддержал хор голосов.

Никакой сумятицы. Воины работали чётко и слаженно, не ведали изнеможения. Они никогда не избегали изнурительного труда. Подчиняясь велению вышестоящих, могли и землю ложками копать, и валуны на горбах носить. И каждый из наказов исполнялся немедленно и безропотно.

С огнём же и вовсе никто не управился бы лучше танглеевцев. Недаром же Умбра преподнес им бесценный дар – умение воплощать и подчинять воле водную и морозную стихии.

Так и вышло, что вскоре Глен уже бродил среди остовов сожжённых хижин и торговых лавок. Осматривал раскиданную по земле утварь, обугленные повозки и бреши в каменной кладке колокольной башни. Как видно, только она и выдюжила под натиском вредоносного пламени.

Отрадно, хоть дым улетучился. Теперь дышалось куда легче. Жаль, живительная сила воды не спасала от мрачных мыслей. Мало кто сумел бы понять, что творится у Глена внутри. Он не выражал переживаний ни лицом, ни телом. Только близкие заметили бы, что сердце у него пребывает не на месте.

Сердце! В пылу недавней битвы Глен прислушался к нему и доверил Эсфирь дитя. Может, следовало прислушаться к разуму? Где схоронились Лин и Эсфирь? Отбежали к перелеску и затаились среди деревьев, нетронутых огнём?

– Наследник! – послышался из-за спины ровный голос, и Глен замер на развороченной улочке.

Обернулся и смерил подступающего собрата долгим взглядом. Высокий, поджарый и окутанный морозной дымкой Дил шёл бесшумно. Глядя ему в лицо, Глен не удержался от мысли, что приятель извечно выглядел, как дитя благородных кровей и помыслов.

Казалось, увидев Дила ныне, никто не заострил бы внимания на алых брызгах, изгадивших его кожаные кирасу и поножи. Или на разводах пепла и сажи, замаравших правильное, даже чересчур правильное лицо.

Отнюдь. Все смотрели бы глубже. Узрели бы не потрёпанного в бою воина, а благодетеля, достойного почитаний.

Правитель Дуги однажды сказал, что истинного воина красит скверна прогремевшего боя, ибо сражается он за правое дело. Обрастая увечьями, омываясь кровью и глотая пыль погонь, бережёт чистоту мира. Щитом служит на пути летящих стрел и раз за разом принимает удар.

– Шрамы и грязь не важны, – Глен встретил приятеля кивком. – Важна суть, которая за ними скрывается.

– Прошу прощения? – Дил замер напротив и учтиво поклонился.

– Мысли вслух. – Глен развернулся на каблуках и побрёл дальше по улочке. – Где Кира?

– Будьте покойны, мой господин. – Приятель держался в шаге, как того требовали устои Танглей. – Он в заботах пребывает и…

– Боги, Дил!.. – взмолился Глен. – Прошу, выражайся свободнее.

– Привычки в ножны не спрячешь. – Дил улыбнулся уголком губ, и они поравнялись и зашагали рука об руку. – Кира возложил на плечи бремя командования. Занятная история с потерпевшими вышла… Жители Вересков никогда нас не жаловали. Нарекали порочными кусками льда. А ныне верещат, аки пташки. Молят о крове. На похвалу не скупились.