Черная Пасть
Шрифт:
Дойти до карьера им не удалось. Не дошел до того места и тот человек, которого они в темноте сначала приняли за чувал с солью. Сначала он стоял неподвижно, но вдруг засуетился и начал оттаскивать к дороге мешки.
– Я же говорю - ночь снопьяная, - протирая глаза, пожаловалась Маркеловна оторопевшему Мамразу.- Всякая кинобредь мерещится! Чего доброго - сядешь на мешок и смотреть начнешь задарма.- Маркеловна сняла с плеча ружье и заглянула в ствол, как будто хотела убедиться, что оно заряжено.- Ты, Мамразушка, понимаешь чего-нибудь? Мне ходячая мешкотара чудится!..
Настороженный Мамраз шепнул Маркеловне, чтобы она не шумела и смотрела, что будет дальше. Маркеловна же поняла предупреждение по-другому: только сейчас она отличала в темноте человека от мешков и сразу же решила действовать. Ей вдруг показалось
Чеменев сумел удрать от Мамраза, но из огня он в полымя попал. Увидев в темноте тощий лучик фонарика, он принял его за сигнал Мокридина. Опрометью метнулся к одинокому огоньку и хотел убрать, похоронить его, зажать в кулаке, чтобы все было бесследно, молча... Но, как говорится, с огнем шутки плохи. В этом Чеменев вполне убедился, когда у него... искры из глаз посыпались.
Брел сейчас Иван Чеменев рядом с Сергеем и страдал не от свинцового удара в челюсть, а от бабьего выстрела в спину. Уж лучше бы - ниже спины, да крупной солью, как сопливому воришке - огороднику. До самой времянки, пока поднимались на изволок, Чеменев молчал. У входа в мазанку, около фанерки на песке, придавленной рельсиной и служившей крыльцом, он потребовал от Сергея:
– Мокридина не замай. Я сам сниму скорлупку!..
Сугробы песка до самого оконца и плоская крыша делали мазанку с виду гораздо ниже, чем она была на самом деле. С крыши, к двери спускалась на железном поводке электрическая лампочка; свет падал переливами, окатывая подступы к халупе мутными волнами. По обеим сторонам фанерного крыльца возвышались песчаные отвалы. Тропинка шла между ними. Одинокая мазанка напоминала блиндаж или погреб для картошки. Дверь на случай заносов открывалась во внутрь. Сейчас она была не прикрыта. Растворив дверь во всю ширь и став спиной к притолоке, Чеменев пропустил вперед Сергея Брагина, откинул марлевую подсиненную занавеску и остановился у порога в недоумении. За столиком, покрытым чистой накрахмаленной скатертью с росписью по краям и острыми углами сидели гости. Под портретом улыбающейся Валентины Терешковой восседал осанистый Степан Зиновьевич Мокридин, а под засушенной мордочкой детеныша сайгака, висевшей на гвоздике, горбился лысоголовый, худолядый, с приподнятой левой бровью Фалалей Кийко. Между ног он держал зажженный фонарь с черно-маслянистым стеклом.
Гости увлеченно резались в карты. На приветствие Сергея сдержанно кивнули и снова вперили глаза в карточный иконостас.
– Вашего короля, Степан Зиновьевич, я козырьком упокоил, - бубнил Кийко, тяжело укладывая на бедного короля свою козырную карту, словно надгробную плиту.
– Упокоил и - аминь!
– На лоб Фалалею сел крупный черный комар. Подождав пока тот впился, Кийко спокойно снял его двумя пальцами, поднес к глазам, рассмотрел получше и приложил к раскаленному стеклу фонаря.
– Упокоим кровососика....
– Развлекаетесь?
– спросил Чеменев, загремев в углу ведром. Он угощал водой Брагина.
– Коротаем времечко, чтобы хворь отогнать, - ответил Мокридин.
– Перебросились в шесть листиков.
Сергей Брагин внутренне содрогнулся от его выдержки и скрытности.
– Стреляли где-то... Не слышали?
– сразу же выказал свою карту Сергей.
– Надо было про это спросить там, около бульдозер а, - с прежней выдержкой, потрясающе спокойно ответил Мокридин.
– Никто из вас троих... в темноте даже моим здоровьем не поинтересовался. А я хотя и болезненный, на бюллетене содержусь, но утром приму смену у Мамраза. Решился. Не положено болеть в такое ответственное время. Чтобы не ложиться больше, не раскиснуть в постели, приходится вот в свои козыри дуться. Благо, партнер попался сносный!
– Мокридин помолчал, ожидая слов Сергея, но ничего не услышал. Его не смутило молчание Брагина. Наоборот, оно кое-что объяснило.
– А я видел вас, когда шел из карьера!.. Вы кого-то ждали, и я не стал мешать.
– Степан Зиновьевич в разговоре прилежно побил все карты Кийко и взял из колоды остатки.
– А стреляли там, Сергей Денисович, зря! Ведь я лично попросил Чеменева расчистить дорогу для самосвалов, чтобы заезды подсократить. Представьте себе, что все было согласовано с главным инженером Метановым. Подумал я: утром заступаю, стало быть, фронт работ надо подготовить заранее. И вдруг - пальба!.. Стрелкам-то не пришлось бы засылать к пострадавшим своих секундантов! Любопытно, кто стрелял? Могло и убить!
– Масть у тебя черная, Степан Зиновьевич!
– вершил беспощадно свои карточные дела Фалалей Кийко.
– Вы дамочку с кудерьками под меня подложили, а я ее упокоил... крестовым пестом! Не дрыгнет больше дамочка...
Подойдя сзади к Мокридину с полынным горько-пахучим веником в руке и заглянув через плечо в его карты, Чеменев изрек угрожающе:
– Сдавайся, калядчик!..
– С козырями-то?
– Упокоим!
– Кийко взглянул на Сергея и чуть отодвинулся к стенке, как бы приглашая его сесть рядом на узкую, высокую скамейку.
Приглашение было кстати: Сергей дьявольски утомился. Он шагнул к сайгачьему чучелу и опустился на скамейку, медленно, с болью в ногах и пояснице. Кийко отодвинулся еще, и когда Сергей оперся рукой о грубо струганную сосновую доску с желобками от шерхебеля, то неожиданно нащупал какую-то бумажку. Осторожно помял ее в руке и, не выдавая находки и ни на кого не глядя, сунул ее в карман.
Кийко преспокойно добивал Мокридина:
– Упокоим!
– С козырями-то?
– Сдавайся, филин!
– Эге, мы еще не так козырнем!
– злился и, ехидно улыбаясь, угрожал клыкастый Мокридин.
Задуманный разговор с Мокридиным у Сергея Брагина не получился. Правда, они поговорили, но не так, как хотелось Сергею. Напрасно он силился уличить осторожного и ушлого Степана Зиновьевича, заставить признаться во всех кознях, на которые намекал Чеменев. Во время этого неприятного разговора Мокридин даже не бросил играть в карты, и больше того, в таких накалистых обстоятельствах, никудышними картами надеялся выиграть, пытался козырять. В те минуты Сергею и в мысли не пришло, что Степан Мокридин отвечал за свои действия перед авторитетами из группы Метанова. Кажется, он даже верил в пользительность своего опасного промысла и манипуляций: Мокридин усердно перевозил собранный лопатами и машинами сульфат к опытной установке, "повышая ее выработку". Его уверили, что эта добавка к печной продукции вещь временная и делается во избежание "дискредитации" новой техники. Многого тогда еще не разумел Сергей Бра-гин, поэтому удивился и тому, как услужливо выпроводил его из своего блиндажа Чеменев, обещавший снять со своего дружка "скорлупку"... А как было бы кстати узнать Сергею про то, что происходило в мазанке с песчаными отвалами после его ухода и как исполнил Иван Чеменев свое обещание.
Не дожидаясь окончания игрального кона, Сергей заспешил. Сложенная в несколько раз на манер бумажного чертика записка лежала в кармане, покалывала и просилась наружу, чтобы быстрей рассказать нечто важное... Поднявшись от порога наверх, к фанерке под лампочкой, он прислушался. Откуда-то доносилась музыка: не то со стороны печи, не то со стороны поселка, раскинувшегося на буграх около насосной станции. Прямо не верилось, что в мире столько музыки, и что она так миролюбиво уживается с дикой полынью, ветром, песчаными бурями первобытных заповедников и пустошей. Сергей схватил на лету обрывки какой-то органной фуги печали, но не стал вслушиваться в тягучие звуки подстать ветру, а поспешил за отвал, к стене мазанки, куда доходили всплески лампадного света. Не терпелось развернуть записку, переданную Фалалеем неизвестно от кого. Не успел он развернуть бумажку, как на плечо ему опустилась увесистая рука. Увернувшись от нежданных объятий, Сергей быстро встал спиной к мазанке с вылупившейся от жары дранкой. И как в ночной драке, на всякий случай сжав кулак, Сергей слегка присел и отвел плечо назад для своего коронного апперкота. Пригляделся. Рядом стоял Фалалей Кийко с непокрытой головой.