Черная пелерина
Шрифт:
Что же касается Торнтона Маккинсли, то он имел нервы крепкие, а воображение тоже держал в рамках, так что спал он хорошо и каждое утро с похвальной регулярностью практиковал морские купания.
Сейчас же он схрупал последний гренок, закурил сигарету, взял подмышку привезенные Фруассаром снаряды для подводного плавания и покинул спальню. Он не сразу спустился вниз, а сначала взбежал на верхний этаж и энергично постучал в одну из дверей.
— Войдите, — ответил женский голос изнутри, и Торнтон нажал на ручку.
Это была та самая комната, что двумя днями
Луиза лежала на кровати в клубах дыма, рядом на стуле стоял нетронутый завтрак. Маккинсли сочувственно покачал головой, приблизился к молодой особе и протянул руку. Луиза без единого слова отдала сигарету, а Торнтон решительным движением потушил ее в пепельнице. Потом он направил мрачный взор на нетронутый завтрак на подносе, и Луиза сразу же принялась за еду. Тогда Торнтон открыл шкаф, порылся в нем и вынул наконец дамский купальный костюм цвета спелого апельсина, маску и ласты. Сложив все это на столе, он сказал:
— Я сейчас ухожу и буду ждать внизу не больше пяти минут. Попрошу не задерживаться.
Повелительный тон режиссера был удостоен слабой улыбки, не лишенной, впрочем, женственности.
Каменные ступени, золотой пляж — и вот уже холодные волны несут два ловких тела, зеленоватая крыша отделяет ныряльщиков от мира, исчезли деревья и песок, дом на склоне перестал существовать вместе со своими злыми делами. Здесь они свободны, здесь до них не долетает эхо мрачных событий. Можно не думать об угрожающих последствиях, можно вообще ни о чем не думать, здесь никто не будет задавать вопросов и не потребует ответа: вода — атмосфера для рыб, а рыбы молчат.
Когда они выбрались на берег и стояли на жестком песке, Луиза заметила, что Маккинсли держит в руке какой-то предмет.
— Что это? — спросила она, заворачиваясь в полотенце.
— И в самом деле, что это? — повторил Маккинсли.
Они уселись рядышком на красном халате, точно так же, как и в тот понедельник, когда они только завязывали знакомство и когда еще скучали.
— Сверху газета, внутри камень. Точнее, кирпич, — сказал режиссер. — Еще точнее, — кирпич, треснувший пополам. Газета размокла, остались одни полоски. Все правильно.
Луиза смотрела на приятеля, округлив глаза.
— Этим кирпичом был убит Шарль Дюмолен, — поставил точку над «i» Торнтон.
Жара усиливалась, но Луизу Сейян сотрясала дрожь.
— Бросьте это в море. Сейчас же бросьте это в море… — произнесла она шепотом, сдерживаясь, чтобы не стучать зубами.
— Но, Луиза, возьмите себя в руки. Я ведь знаю, что делаю. Или вы и в самом деле хотите, чтобы мы с вами попали за решетку?
— Мне все равно…
— Такие слабые нервы у двадцатилетней девушки… Даже не верится. И это французская молодежь! Вы сами не знаете, чего вам хочется. — Торнтон старательно заворачивал в халат принесенные на пляж вещи. Потом он завязал халат в узел и забросил на плечо. Найденное на морском дне вещественное доказательство он бережно
Она молчала.
— Сейчас мы возьмем автомобиль и поедем на прогулку.
— Это необходимо? — спросила она устало.
— Необходимо, — прозвучал лаконичный ответ.
У дома стоял садовник Мейер и с одобрением наблюдал молодую пару.
— Мсье Мейер, — позвал американец, — кто-то из этой пирамиды стащил у вас один кирпич. Вы такой наблюдательный, а не заметили.
Мейер насупил седые брови и сказал очень уверенно:
— Это можно и проверить. У меня все сосчитано. Такого быть…
— Хорошо, — Торнтон прервал длинный монолог в самом начале. — Я бы попросил вас проверить. Европа и Америка смотрят на нас!
Вскоре вслед за этим режиссер Маккинсли и Луиза Сейян ехали по ровной автостраде в направлении Канн. «Кадиллак» рассекал знойный неподвижный воздух. Через опущенное окошко врывался горьковатый запах цитрусовых. Эрда Китт исполняла эротическую песенку, потом диктор объявил, что Ив Монтан споет балладу о красном трактире. Внезапно Луиза выключила радио.
— Здесь мы выйдем, — сказал Торнтон, останавливая машину. — Давно я не видел такого дивного места. Наверно в этой роще мадам Гортензия проводит свои сиесты.
— Откуда вы знаете? — удивилась Луиза.
— Я не знаю. Я догадываюсь.
— Да, здесь. Гортензия сентиментальна и старомодна. Мне же такая не нравится. Цветные плоды и цветные скамейки на фоне неба цвета синьки. Все благопристойное и веселое, совсем как в детской книжке. С настоящей жизнью это не имеет ничего общего.
— Оказывается, вы не переносите сильные впечатления… — сказал Торнтон и сразу пожалел об этом, потому что Луиза сразу замолчала и отвернулась. — Ладно, не обижайтесь, — продолжил он неожиданно мягко. — Я вас отвезу в страну, где шумят девственные леса, небо серое, а водопады заглушают человеческие слова и мысли.
— Здорово вы обо всем этом сказали.
— Наконец-то я дождался признания. Я делаю для вас столько опасных вещей и ни тебе капли благодарности.
— Это неправда.
— Неправда? Что я делаю опасные вещи или что вы неблагодарны?
— Луиза вскинула нервное, заострившееся лицо.
— Поедем отсюда…
— Если мы уедем раньше времени, то сделаем большую глупость. Я должен возвратиться и снять фильм.
— Я боюсь… У меня уже нет сил, — она остановилась у скамейки и уже собралась было сесть, но Торнтон схватил ее за плечо.
— Осторожно, она свежеокрашена!
Ситуация столь контрастировала с предыдущим настроением, что они оба взорвались смехом. Режиссер провел пальцем по доскам.
— Нет, уже высохло. Можно и сесть.
— Селестина с тех пор не заходит, — вздохнула Луиза.
— Я еще раз схожу к ней.
— Нет, не нужно. Расскажите мне, только честно, что говорят в городе. Я ведь ни с кем не встречаюсь.
— Говорят много, в основном ерунду. Отрадно, что вы начинаете этим интересоваться.