Черная река. Тоа-Тхаль-Кас
Шрифт:
Исполнив свой утренний намаз, Сэдсэк принялся за мое лицо, выждав, пока я наклонился, чтобы натянуть сапоги. Свое умывание я отложил: ведро было аккуратно запечатано ледяным кругом. Мы зашагали на звук колокольчиков, приглушенный туманом. Под повозкой я обнаружил две новые фигуры, присоединившиеся к нам ночью; у одной были длинные волосы, в которых торчали гребни. Лошади маячили поодаль, утонув в тумане по брюхо. Три прядавшие ушами были не наши. Я взнуздал гнедого, снял путы и поехал к озеру на водопой. В лагере я отсыпал коню зерна, вычесал его и оседлал. К этому времени кофе у Слима уже был готов, а в котелке варилась нерка.
Ночевавшая с нами чета принадлежала к роду капузов из Улькатчо — «место, где все звери жирные», поселка на юго-западном углу территории индейцев-карьеров. Они торопились куда-то по делу, оставшемуся нам неизвестным. Индейцы нередко путешествуют ночью, но обычно обходят палатки туристов стороной: так проще и им, и туристам. Мы со Слимом всегда таскаем немного еды про запас и зовем всех, кого встретим, к нашему шалашу и нашей яичнице.
— Говорят, где-то у западного края озера есть старая фактория, — сказал Слим. — Ты об этом что-нибудь слышал, Чарли?
— Старый дом там давно был. Теперь вряд ли что осталось.
— Может, подгребем, посмотрим?
— Желаю тебе откопать клад, — сказал я. — Встреча после обеда.
Сэдсэк, гнедой и я прошли немного по тропе на запад, а затем свернули в сторону и поскакали вверх по травянистым склонам. Наверху я дал гнедому тайм-аут. Туман уже сошел, и я навел бинокль на сцену у нас под ногами. Два койота рыскали по лощине к западу. По соседству паслись олени. Краснохвостый канюк парил над хребтами и склонами, высматривая мышей и сусликов. Скопище ястребов-перепелятников колесило вензелями над скалой, где у них, вероятно, было гнездовье. Еще несколько лет назад эту ярко окрашенную птицу, питающуюся кузнечиками и мышами, можно было видеть почти на каждом заборе в Расселе, в горах Карибу. Три белоголовых орлана кружились около своего гнезда на высоченном старом дереве. На побережье их тысячи, но внутри материка число их резко сократилось. Белоголовый орлан — охотник никудышный, да и рыболов не ахти какой. Кое-какую поживу дают ему идущие на нерест чукучан, нерка и форель. Он вылавливает больных да увечных, а в остальном добывает провиант, прочесывая пляжи. Еще он грабит более ловких рыболовов. Я не сомневался поэтому, что за скопой, ловившей рыбу в озере, наблюдают глаза позорче моих. Эта скопа, вероятно, все лето поставляла орланьему семейству часть его суточного рациона. Орлан камнем валится сверху на груженную рыбой скопу и бьет ее снова и снова, пока она не выпустит добычу, которую он ловит в воздухе или после того, как та плюхнется в воду. Бывает даже, что рыбе удается удрать. Скопы — искусные рыболовы, и похоже, что они относятся к этим поборам как к неизбежному злу, хотя и поднимают всякий раз крик до небес. С каждым новым гнездовым сезоном жизнь краснохвостого канюка, перепелятника, орлана и скопы вызывает все больше опасений. Из года в год численность этих видов сокращается, главным образом из-за сельскохозяйственных ядохимикатов, накапливающихся в жировых тканях птиц, пока они живут на юге, но отчасти и по вине охотников, подстреливающих их «шутки ради».
В трех километрах к северу на карте было обозначено озеро без названия. Я направил лошадь в ту сторону. Пятеро лосей бросились прочь по берегу небольшого пруда, круша на пути деревья и валежник. Яловая лосиха воинственно замычала: своего теленка у нее пока нет, и она взялась охранять все стадо.
На поляне, поросшей молодыми соснами, елями и ивняком, зайцы-беляки протоптали вокруг ямы с талой водой узкие тропки, уходившие в ивовые заросли. Один из них запрыгал прочь. Из-за длинных задних ног и ушей он казался крупнее, чем на самом деле. Этот вид не зря называется «заяц переменчивый»: зимой он надевает белую шубу. На снегу лапы служат ему лыжами. Если крольчата родятся голыми и слепыми и воспитываются в солидных постоянных порах, то зайчата появляются на свет в уютных серых шубках, с широко открытыми живыми глазами и живут в наспех сварганенном гнезде. Летом беляков лучше всего наблюдать рано-рано утром, а зимой они, по-видимому, деятельнее ночью. В ловушках, расставленных на заячьей тропе, к утру будет по зайцу. Мы набрели на давний след от костра и на индейский пружинный капкан, бывший несколько лет в бездействии. Этим простым и эффективным, но запрещенным устройством легко поймать не только койота, лису, канадскую рысь, но и охотничью собаку.
Спускаясь, я ощутил, как густо насыщена долина запахом леса. Меж скал сверкала вода. Наш приход приветствовали перевозчики, выпорхнувшие нам навстречу. Озеро у нас под ногами точно совпадало с обозначением на карте: оно было полтора километра длиной, у выхода был небольшой луг, еще один луг загибался вокруг северо-западного края, а с холмов на западе в озеро стекал ручей. На нижнем лугу виднелись столбы коновязи, у берега стоял насквозь промокший плот, рядом с местом бывшей стоянки остались побуревшие стойки для вяления рыбы. Когда-то индейцы здесь рыбачили.
Рыба ходила поверху. Я привязал гнедого у галечной бухты, по которой курсировала форель, и наладил удочку. И как всегда, хотя я ужу всю жизнь, я помучился, продевая леску и привязывая муху. Охотничьих сапог у меня не было. Я сделал несколько шагов по шаткому полузатонувшему стволу и оттуда увидел огромную рыбину, плывущую метрах в двенадцати от меня. Отматываю с метр лески и закидываю. Бесконечно медленно рыба поднимается к поверхности и цапает муху. Подсекаю с тяжелой душой: рыбища для моего поводка тяжеловата. В тот же миг рыба летит прямиком к сваленному бобрами тополю. Пытаюсь ее удержать и съезжаю в воду. Глубина — метр. Сматываю остатки удочки, а Сэдсэк тем временем тоже залезает в воду посмотреть, что это за новую игру я придумал.
Отдышавшись от первого озноба, решаю, что, пожалуй, смогу побродить по дну мелководной бухты и порыбачить как следует. Вода студеная, по терпеть можно, а места для ловли лучше не придумаешь. Удобно ловить и форель, выныривающую с глубины, и ту, что курсирует по бухте в поисках насекомых. Рыба была свежая, серебристая и жирная, от двух до пяти фунтов весом. Одна очень крупная околачивалась у самого берега.
Бабье лето пронизывало воздух, солнце припекало. Я здорово продрог в воде и развел костер. Сварил чай, позавтракал, дал зерна гнедому, а Сэку сварил форель. Как обычно, за нами подглядывала истеричная гагара. Вокруг озера слышались голоса синекрылых [43] и каролинских [44] чирков, крякв, широконосок, красных савок [45] , гоголей, малых гоголей и чернети [46] . Белолобые гуси покачивались, удерживая равновесие на единственной точке опоры. Крачки сновали по воде. Ондатры плавали у берега, деловито пополняя свои провиантские склады. Неподалеку на бревнышке сидели рядком пять дикуш, вскидывая головы и нежно воркуя. Появилась стайка кукш. Они поклевали наши объедки и исчезли. Непривычно спокойная, погруженная в мысли о зимних припасах красная белка срывала шишки с высокой ели и кидала их вниз. Шурша о ветки, они падали на землю. Потом она соберет их, очистит, уложит в ровные пирамидки от тридцати до шестидесяти сантиметров высотой и оставит сушиться на солнышке, рискуя, что шишки попадут под неуклюжее копыто лося или оленя. Грибов она уже насушила и вместе с другой вкусной снедью припрятала в подпол.
43
Синекрылый чирок (Anas discors) — небольшой чирок, широко распространенный в США и Южной Канаде (северная граница — к северу от центральной части Британской Колумбии на Ньюфаундленд). Зимует в Центральной и Южной Америке. Неутомимо и очень быстро летает. Голова и шея у самца синевато-серые. Перед глазом большое белое пятно. На кроющих крыльях и плечевых перьях — кобальтово-синий цвет. Имеет отличное мясо и в массе добывается охотниками.
44
Зеленокрылый чирок (Anas carolinensis) — вместе с малым гоголем — самая мелкая утка Северной Америки (вес — 300—350 г). По красоте оперения уступает лишь каролинской утке. У самца на ярко-каштановой голове — ярко-зеленая полоса, уходящая через глаз на шею. Зеркальце на крыле бархатно-черное с внешней стороны и ярко-зеленое с внутренней. Гнездится на севере материка, заходя в арктические районы Аляски и Канады, к югу — до Калифорнии и Айовы. Зимует в южной части материка, в том числе вдоль тихоокеанского побережья. Также массовый охотничий вид.
45
Красная савка (Oxyura jamaicensis) — небольшая североамериканская утка. Основные места гнездования в Канаде — Альберта, Саскачеван и Манитоба; в США — Северная и Южная Дакота, Миннесота и Небраска. Основные зимовки — у тихоокеанского побережья США, от штата Вашингтон до Калифорнии, а в Атлантике — от Флориды до Лонг-Айленда. Самец в брачном пере — яркого рыжевато-красного цвета. Голова черная, щеки белые. Прекрасно плавает и ныряет, но по суше ходит очень плохо, держа тело почти вертикально. Самец участвует в выведении птенцов. Характерно положение хвоста, который самец держит вертикально. Объект спортивной охоты. Численность этой интересной утки сокращается.
46
Чернеть (род Aythya) — распространенная группа нырковых уток. В Британской Колумбии гнездится хохлатая чернеть и бывает на пролете морская чернеть. Оба вида — массовые охотничьи утки Северной Америки и Евразии.
У дальнего берега какое-то движение. Это пять карибу, отставших от стада. Иногда они забредают в здешние края. Самка с годовалым телком, за ней еще одна, тоже с телком, и молодой самец. Походка у них враскачку, точно у модницы, которой пришлось бежать в узкой юбке. Кормятся они лишайниками вдоль тропы, ведущей к горным пастбищам, куда пробираются на свадебный сезон.
Я подъехал было к вытекающему из озера ручью, который у Чайни-Фолз впадает в Черную, — надеялся, что по нему пройду назад к нашей стоянке, — но идти вдоль берега гнедому оказалось слишком трудно. Пришлось вскарабкаться к юго-западу, на склон, поросший лесом, где коню было легче ступать. В лагере я расседлал его и пустил пастись. Вскоре появились и Слим с Чарли.
— Ничего там почти уже не осталось, — доложил Слим. — Штук пять ям, несколько наконечников для стрел валяется. На холме видели трех гризли, к западу от лощины, куда ты спускался. Да вот еще голец утоп. — Он поднял из байдарки десятифунтовую рыбину.
— Я о рыбе уже думать не могу. Куда его девать?
— Отдадим орланам.
Мы подгребли к скалам, где было орлиное гнездо, раскроили рыбу пополам и кинули на камни так, чтобы было видно из лагеря. Весть о банкете разлетелась мгновенно. Первой прилетела лазутчица-ворона, за ней ее пятеро домочадцев. Птицы вели себя тихо, не поднимая шума, но вскоре на сцене появились два ворона, а затем белоголовый орлан. Кукши и одна черноголовая сойка принялись наведываться к столу, утаскивая по куску. Гостей несколько озадачили два-три воришки-горностая. Над ними кружился мохноногий канюк. Скопы держались в стороне.
Тем временем и мы сели за обед.
— Не хочется заводить разговор на эту тему, — сказал Слим, — но не двинуться ли нам завтра вниз?
О том, как мы поплывем вниз по реке, мы оба думали с вожделением, но, к несчастью, это означало и конец нашего путешествия, прощание с непринужденным обществом озер, ручьев, болот и гор, с царством простора и покоя.
— Давай оттащим сейчас лодку ко второму перекату, тогда с утра можно будет тронуться.
— А потом, как туда придем, — напомнил Слим, — может, дадим урок рыболовства тамошним мальмам?