Черная ряса
Шрифт:
I
ОТКРЫТИЕ МИСТРИС ЭЙРИКОРТ
Листья опали в садах Тен-Акр-Лоджа, и буйные ветры уныло возвещали о наступлении зимы.
Непреодолимая скука господствует в доме. Ромейн постоянно уезжает в Лондон, вполне предавшись своим новым религиозным обязанностям под руководством отца Бенвеля. Книг и манускриптов не видно более в кабинете, несносно строгий порядок царствует в заброшенной комнате. Одни бумаги Ромейна сожжены, другие спрятаны в ящики и шкафы, история «О происхождении религии» заняла жалкое место среди других неоконченных литературных работ. Мистрис Эйрикорт, примирившись с зятем, время от времени навещает свою дочь, как бы принося этим жертву. Она беспрестанно зевает,
— В моей дочери не осталось ни малейшей податливости.
В одно пасмурное серое утро мать и дочь сидели у камина.
— Где твой презренный муж? — спросила мистрис Эйрикорт, оторвавшись от книги.
— Луис в городе, — ответила небрежно Стелла.
— С Иудой Искариотским?
Стелла была слишком озабочена, чтобы сразу понять намек.
— Вы подразумеваете отца Бенвеля? — спросила она.
— Не называй его по имени, моя дорогая, я нарочно перекрестила его так, чтобы избегать этого, даже его имя унижает меня. Как мог этот льстивый, старый негодяй так обмануть меня при всем моем знании света! Он был так мил, симпатичен и составлял такой положительный контраст с тобой и твоим мужем, что я забыла все имеющиеся причины не доверять ему.
Ах, мы, женщины, бедные создания — между собою мы можем признаться в этом. Как действуют на нас любезные манеры и приятный голос мужчины; многие ли из женщин смогут устоять? Даже Ромейн обманул меня, хотя этому еще способствовало его состояние, что, впрочем, в некоторой степени оправдывает и мою глупость. Теперь Стелле больше нечего делать, как ублажать его. Поступай так, как поступает этот отвратительный патер, положись на свою красоту, хотя теперь она уже не такая, какой я желала бы ее видеть, и весы перетянут на твою сторону. Известно тебе, когда возвратится новообращенный? Я слышала, как вчера он по случаю пятницы заказывал для себя рыбный стол. Ты присоединилась к нему за десертом после нечестивого мясного обеда. Что он говорил тебе?
— То, что он уже не раз говорил мне, мама: нравственное спокойствие воротилось к нему благодаря отцу Бенвелю. Он был очень кроток и снисходителен, но так смотрел на меня, как будто жил в совершенно другом мире. Он сказал, что намерен провести неделю в какой-то обители. Я не спросила его, что это значит, как бы то ни было, но думаю, что он теперь там.
— Ты помнишь, моя дорогая, что твоя сестра начала точно так же. Она предалась затворничеству. Мы увидим Ромейна с красным носом и двойным подбородком, и он нам предложит когда-нибудь помолиться за нас! Ты помнишь мою горничную, француженку, которой я отказала за то, что она плевалась, когда, бывало, разозлится, как кошка? Я начинаю думать, что жестоко обошлась с бедняжкой. Когда я слышу о Ромейне и его обителях, я сама почти готова плеваться. Однако будем продолжать чтение. Вот, возьми первый том, я закончила его читать.
— Что это такое, мама?
— Очень замечательное произведение, Стелла, при современном состоянии беллетристики в Англии: это роман с совершенно невероятными событиями. Попробуй почитай! Этот роман имеет и другое необычайное достоинство — он написан женщиной.
Стелла послушно взяла первый том. Перелистывая его, она тоскливо опустила на колени этот удивительный роман.
— Я не могу сосредоточиться на нем, — сказала она, — мой ум слишком занят моими собственными мыслями.
— О Ромейне? — спросила мать.
— Нет. Когда теперь я думаю о муже, я почти желаю иметь его веру в патеров и затворничество. Внутреннее убеждение говорит мне, мама, что настанут еще большие неприятности. Когда я была моложе, я не помню, чтобы меня мучили какие-либо предчувствия. Говорила я вам когда-нибудь прежде о предчувствиях?
— Если бы ты сказала мне, душа моя, что-нибудь подобное, когда бы то ни было, то я ответила бы тебе — извини, что я говорю прямо:
— Стелла, твоя печень не в порядке, и обратилась бы к домашней аптечке, а теперь я только скажу тебе: прикажи заложить карету, поедем на утренний концерт, отобедаем в ресторане и закончим вечер в театре.
Это оригинальное предложение положительно не произвело на Стеллу никакого действия, она была поглощена ходом собственных мыслей.
— Я жалею, что не сказала об этом Луису, — рассеянно проговорила она.
— Сказать ему? О чем, душа моя?
— О том, что произошло у меня с Винтерфильдом. Поблекшие глаза мистрис Эйрикорт широко раскрылись от изумления.
— Неужели ты действительно думаешь об этом? — спросила она.
— В самом деле, думаю.
— Неужели ты так наивна, Стелла, и думаешь, что человек с характером Ромейна женился бы на тебе, если б ты сказала ему о твоем брюссельском браке?
— Почему же нет?
— «Почему нет!» Неужели Ромейн или кто бы то ни был, поверил бы, что ты действительно рассталась с Винтерфильдом у церковных дверей? Принявши во внимание, что ты замужняя женщина, твоя невинность, мое дорогое дитя, ведь становится положительным феноменом! Хорошо, что там были люди благоразумнее тебя и сохранили твою тайну!
— Не говорите так утвердительно, мама. Луис еще может узнать это.
— Не одно ли это из твоих предчувствий?
— Да.
— Как он сможет это узнать, скажи, пожалуйста?
— Я боюсь, что от отца Бенвеля. Да! да! Я знаю, вы считаете его только льстивым, старым лицемером и не боитесь его так, как я. Ничто не убедит меня в том, что действиями этого человека при занятиях с Ромейном руководит только ревность к своей религии. Патер преследует какую-то гнусную цель, и по его глазам я вижу, что речь идет обо мне.
Мистрис Эйрикорт разразилась хохотом.
— Что же тут смешного? — спросила Стелла.
— Я объявляю, моя дорогая, что в твоем полнейшем незнании света есть нечто крайне возмутительное! Если тебя поражают странности в поведении какого-нибудь попа — все равно, дитя мое, к какому вероисповеданию он ни принадлежит, — то ты не ошибешься, приписав причины, руководящие им, деньгам. Если бы Ромейн сделался баптистом или методистом, каждый преподобный отец, взявший на себя его духовное просвещение, не забыл бы, как ты, моя глупенькая, что его новообращаемый — богач. Его мысли были бы направлены на часовню, на миссию или школу, нуждающуюся в пожертвовании, и, как я в настоящее время разжигаю огонь без всякой гнусной цели, так и он кончил бы тем, что, представив свой скромный подписной лист, выдал бы себя — подобно нашему ненавистному отцу Бенвелю — двумя милыми словцами: «Пожертвуйте, пожалуйста». Нет ли у тебя еще какого предчувствия, душа моя, о котором тебе было бы приятно выслушать чистосердечное мнение твоей матери?
Стелла покорно опять взяла книгу.
— Может быть, вы и правы, — сказала она. — Будем читать наш роман.
Не успела она еще дойти до конца первой страницы, как мысли ее были снова далеко от несчастного романа. Стелла думала о том «другом предчувствии», которое возникло с последним ироническим вопросом ее матери. Смутный страх, овладевший Стеллой от нечаянного прикосновения к мальчику-французу в ее бытность в Кемп-Гилле, до сих пор время от времени омрачал ее воспоминания. Даже его смерти было недостаточно для того, чтобы уничтожить опасение, что через него может постигнуть ее какое-то неведомое несчастье в будущем.