Черная сага
Шрифт:
Ха! Сможет лишь тогда, когда на то будет воля Всевышнего! Х-ха!
А вот мы и дошли до капища. Само капище ничего интересного из себя не представляет — это просто пустырь, посреди которого они разводят костры и сжигают на них пленных или своих именитых покойников — ярлов или их ближайших родственников. А возле капища — кумирня. Кумирня обнесена высоким каменным частоколом. В кумирню есть только один узкий проход, который к тому же еще и почти весь загорожен двумя весьма внушительными каменными изваяниями так называемых Благих Прародителей — Хрт и Макьи. А перед этими изваяниями денно и нощно горит Бессмертный,
Точнее, я на этом настоял: если и действительно здешняя колдовская сила не позволит нам проникнуть в кумирню через естественные ворота, то мы тогда применим стенобитные орудия, разрушим частокол… Ну, и так далее. А пока что обе наши когорты расположились развернутым строем на капище, квардилионы произвели перекличку и доложили трибунам, трибуны доложили мне, я принял рапорты и приказал быть наготове, а сам…
Сам — в одиночку — двинулся к воротам. Огня я, скажу честно, не боялся. А смерти же… О ней я вдруг подумал так: «Обидно! Тонкорукий будет очень доволен! Будет смеяться и рассказывать, как обманул меня, как заманил в поход. А может, его нет уже в живых? Тогда зачем я здесь, тогда…»
И я остановился — перед истуканами. Хрт грозен был. А Макья безразлична. А у их ног горел огонь. Этот огонь — бессмертный; горел, горит, будет гореть, он видел прошлое, он видит настоящее…
Вдруг я услышал чей-то голос:
— Ты кто такой?
И этот голос был… Это как будто проскрипели камни! Я поднял голову…
Они — Благие Прародители — смотрели на меня! Да! Каменные идолы представьте! — скосили на меня свои каменные глаза. На вас когда-нибудь смотрели камни? Нет? Тогда вам не понять, что я тогда почувствовал. А чувство было очень сильное! И оттого-то я… Да это был уже не я, а… Х-ха! И он-то, этот новый я, весь дрожа, и прошептал:
— Я — Барраслав, ваш раб. Хрт, Макья, не оставьте!
И, мало этого, снял шлем, покорно склонил голову и ждал. Ждал. Ждал… И, наконец:
— Входи! — сказали… нет, велели мне они.
И я, как в мороке, шагнул вперед. Огонь меня объял…
Но вовсе не обжег! И я прошел через него и оказался во дворе кумирни. Прямо напротив себя я увидел хижину — весьма невзрачную, замшелую, осевшую от времени. А у крыльца той хижины лежал огромный черный пес. Это, я знал, Хвакир. Хвакир не может встать, ибо он каменный, как и его хозяева, но всякий, кто проходит мимо пса, бросает ему «кость» — так это называется. Я бросил ему пригоршню номисм. Пес, как мне показалось, заурчал. Я вошел в хижину.
Что было там? Да почти ничего: лежанка, стол, скамьи, очаг да колыбель. На лежанке сидел и как будто дремал бородатый старик. А во главе стола были расположены, точнее, посажены, две те же самые фигуры, Благие Прародители. На этот раз они были сработаны из золота, а вместо глаз у них были огромные изумруды, а губы выложены рубинами. Я оробел и замер на пороге. Старик, сидевший на лежанке, встрепенулся, посмотрел на меня и спросил:
— Ты почему назвался Барраславом?
— Меня так назвала приснившаяся мне женщина, — подумав, сказал я. Она была красивая, одета, как и все в этой стране. И я был как все: одет по-вашему, и говорил по-вашему, думал по-вашему. И, видимо, поэтому та женщина и назвала меня по-вашему — сказала: «Барраслав».
— Барра! — сказал старик. — Вчера вы все кричали «Барра!» Что означает этот крик?
— Так, — сказал я, — кричит самый могучий зверь на свете. Он вдвое… Нет, скорее даже впятеро выше и крепче любого из ваших быков. И ноги у него как бревна. А зубы у него, особенно клыки, длинны и остры как мечи. На каждый из своих клыков он может насадить по четыре тяжеловооруженных воина. Но самое страшное его оружие — это нос, который свисает до самой земли. И этот нос подвижен, как змея. Он может этим носом обвить тебя и задушить, может поймать, подбросить и убить, а может… Может все! А когда он бежит на врага, то кричит: «Барра! Барра!»
— Да, это грозный зверь! — согласился старик. — А имя «Барраслав»…
И он задумался. Потом сказал:
— Садись. К столу.
И я прошел и сел — не с самого краю, но и не рядом с Хрт и Макьей, а так, посередине. Сел, посмотрел на старика. Старик сказал:
— Вчера ты славно бился. Если бы не ты, они бы побежали. Так?
Я пожал плечами. Что, мне семнадцать лет, чтобы бахвалиться? Тогда старик спросил:
— А если бы вчера твоя дружина все же побежала, ты что бы делал бы?
— Не знаю, — сказал я. — Моя дружина никогда еще не бегала.
— А много ли раз ты водил ее в походы?
— Двенадцать.
— Ого! — заулыбался старик. — Ты славный ярл! Вот разве что… Меч покажи!
Я показал.
— На стол его!
Я положил. Старик сказал:
— Меч у тебя плохой.
— Зато рука крепка!
— Ой ли?
Я схватил меч, рванул его… Но меч даже не стронулся с места! Я поднатужился…
Нет, не поднять! Прилип к столу. Я посмотрел на старика. Старик сидел, поглядывал в окно, на дверь… А после резко встал и подошел к столу, легко взял с него меч — мой меч! — сказал недобрым голосом:
— Я ж говорил, он плох! А коли так… Жди. И готовься. Я еще приду!
И вышел, и унес мой меч. А я сидел! Я встать не мог — а то бы кинулся за ним. Да что там встать — я словно весь окаменел, не мог рукою шевельнуть, повести головой… И без меча я был! Вот, приходи, руби!
Никто не приходил. И я сидел и ждал. Ждал. Ждал… Вдруг начало темнеть. Да неужели это уже вечер? Да и не вечер, а совсем уже темно! Ночь, тьма, только огонь пылает в очаге, горят зеленые глаза… И вновь светло! День… Нет — опять темно… Светло! Темно. Светло. Темно…
Я ничего не понимал! Светло-темно, светло-темно. Да что это? Я принялся считать и досчитал до сорока, потом еще, еще…
И, наконец, все это кончилось. Был день. Жарко пылал очаг…
Но все равно мне было холодно. А старик все не шел и не шел. И я подумал: если бы я мог встать, то прошел бы и погрелся у огня, а там, глядишь…
Вдруг в дверь вошел старик. В руках он держал меч. Я этот меч сразу узнал — я же сам лично вынимал его из раны, стирал с него кровь, пытался прочитать, что же написано на лезвии… Да, это был меч Любослава. И Любослав мне, помню, говорил: «Когда меня убьют, возьми мой меч». Но я не взял. А вот теперь этим мечом меня будут рубить. А мне не встать, не увернуться, не… Что ж, такова судьба! И я приму ее, глядя врагу в глаза!