Черная сакура
Шрифт:
8
Голос катастрофы-1
Гора не умеет говорить, но обладай она даром речи, что бы она сказала? Может, сказала бы:
«Я стою здесь давным-давно, а вы не можете сдвинуть меня, нет, не можете сдвинуть меня».
Будь у горы язык, она бы, наверное, принялась дразниться.
«Стоит мне пожелать, и я принесу разрушения: глубоко в моем чреве огонь, клокочущая злоба, которую я могу возгнать и исторгнуть наружу. Это я говорю, ибо я гора, я предсказываю катастрофу. Я и мои друзья, мои друзья-горы, мы — хребет этой земли, и мы в сговоре. Когда под нами движутся плиты, они подвигают
Поглядите на демонов, что беснуются вокруг нас: ошалелый разбежавшийся скот, лесные пожары, газовые вспышки и обнаглевшие волки, исходящие кровожадной слюной, и все это слилось воедино, внушая бесконечный ужас.
Одинокие странники, вы отчаянно карабкаетесь по нашим склонам и молитесь своим бессчетным синтоистским богам в надежде, что ваш народ не постигнет новое бедствие. Но ваша надежда останется втуне, ибо я провозвещаю катастрофу, а я лишь одна из легиона, и мы устоим, ибо мы умеем одно — властвовать».
9
Иногда так глубоко погружаешься в средоточие собственной черноты, что начинаешь истерически смеяться, раскатисто хохотать над откровенной несправедливостью мироздания. Почему одни богаты, всегда получают все, чего захотят, у них большие здоровые семьи, обеспеченные и довольные, а другие, хорошие простые люди, теряют даже то малое, что сумели нажить, самое насущное? Почему так выходит? Иногда смеешься, как чокнутый, понимая, что никакой надежды нет, что на какой путь ни сверни, он будет труден и ты окажешься на краю черной пропасти. Такова моя комедия. Надеюсь, вам весело.
Я бегу — посмотрите на мои длинные ноги, — повинуясь происходящему на спортивной площадке; все эти глаза, большие выпученные глаза, ничего не упустят: глаза насекомых изо всех углов глядят на мой затылок.
За спиной у меня двое игроков вцепились друг другу в футболки — привычная ласка, трепка и таска. Когда я оборачиваюсь и смотрю на них, они быстро прекращают возню.
Вы можете подумать, что я целиком сосредоточен на игре. Можете подумать, что она безраздельно владеет моим вниманием. Но мои мысли блуждают. Я еще способен сразу заметить нарушение. Инстинкт, наверное. Рано или поздно он становится второй натурой.
Как я во все это ввязался? Да как и во все остальное: кто-то просит подменить, оказать услугу, а то жена рожает, собаке делают лоботомию или еще что-нибудь, и ты соглашаешься. Потом оказывается, что это происходит раз в месяц. Потом — каждую неделю. Спасения нет. Иногда за проведение матчей мне выплачивают небольшое вознаграждение, точнее говоря, дорожные деньги. Чаще же я не получаю ничего. Конечно, это зависит от организации, с которой я имею дело. Зависит от чьей-то щедрости. У меня есть какие-то деньги, чтобы обеспечить себя и Асами. Еще есть какие-то деньги в банке (банк и банкиров еще не смыло). Школа, несмотря на все трудности, еще способна мне платить, чтобы я приходил учить этих бездельников и шалопаев, заставлял их бегать, потеть и хорошо спать по ночам от переутомления (я строгий преподаватель). Мои родители тоже оставили сбережения. Мои покойные родители. Под водой деньги не нужны.
Все это быстро иссякает. Время. Деньги. Да и вообще все. Либо исчезает совсем, либо удаляется от тебя. Лишь одну песню я умею петь. Других не знаю.
Нарушение. Возмущение. Мой свисток пронзительно дребезжит в октябрьском воздухе. Я вызываю одного из игроков и даю ему нагоняй: «Еще раз, и желтая карточка». Сейчас урок физкультуры. Парни-подростки и девушки-подростки играют в футбол. Самый любимый в мире вид спорта. Я пытаюсь воспитать в них честность и внушить, что арбитр всегда наблюдает за ними. Они этого в общем-то не понимают. Большинство из них играют не особо хорошо и без всякого интереса, не то что ребята из внеклассной секции или те энтузиасты, которые собираются по выходным, и их яростное окружение. И, так или иначе, им еще нужно подучить правила, еще нужно усвоить, что правильно, а что неправильно, нарушение есть нарушение. Это уроки жизни: следует быть внимательнее.
Две девочки сверлят меня жесткими взглядами. В последнее время я часто ловил на себе их жесткие и жуткие, решительные взоры. Я не особо люблю этих двух и частенько отчитываю. Многократно сообщал классному руководителю об их различных проступках. Но они, кажется, ничего не извлекли из своих ошибок и выдумывают все новые проказы. Они похожи на каких-то таинственных ведьм — две пары зловещих глаз, в чьих зрачках мне мерещатся два бурлящих котла; затаившееся зло — надо быть начеку.
Я думаю о Руби — каждый матч, каждый день. Думаю о жене, что горестной грудой лежит под потным одеялом. Врачи, которые приходят ее осматривать, пытаются убедить ее, что надо двигаться. Эти ученые мужи со своими мудрыми советами — они совсем вымотаны, ведь столько людей пострадало за последние годы, пострадало от нескончаемых бедствий. Сколько может вытерпеть одна страна? Слышите хохот из ОРКиОК? Как будто нас наконец постигло возмездие.
(От нас ждали извинений: от первого премьер-министра, потом от второго, от третьего, извинений за содеянное много десятилетий назад, но четвертый и пятый, шестой и седьмой, и все прочие тоже остались в стороне, возможно, именно поэтому нам никогда не предлагали…
Хотя я не политик и…)
Возмездие.
Так вот почему их смех такой бесстыдно громкий?
Мы понесли ущерб. Все мы. Все.
Тогда удавите нас. Одного за другим. Или запустите в нас еще одну ракету. На этот раз настоящую, чтобы всех нас уничтожить. Это станет облегчением. Отстранением. Отстранением от страданий. Может быть, семейная трагедия…
Все ее тело в болячках, ведь она столько времени пролежала в постели, пока часы непрестанно тикали, а солнце всходило и закатывалось, день за днем, вдох за вдохом. Горестная груда. Наверное, она уже и не замечает своих болячек, совсем отстранилась. Моя жена совсем отстранилась. Вот к чему все свелось. Примерно раз в неделю она принимает душ или ванну, моется молча, в тишине, слышен только причудливый шум воды, нежные всплески, бульканье в трубе, но все эти звуки раскатываются по безмолвному, бездетному дому. Сама она не говорит почти ни слова, только слегка фыркает, будто ее постоянно преследует докучливый призрак.
Психотерапевт, очередной психотерапевт сказал, что в конце концов это пройдет. «У нее горе, все люди переносят горе по-разному». Но тут нечто большее. Для горя нужно, чтобы перед тобой лежало мертвое тело, холодный, окоченелый труп того, кого ты любил, и тогда горе неизбежно наступит. Нужно сначала увидеть, осознать, и тогда будешь готов отпустить. Вот в чем загвоздка: она не готова. Может быть, думает, что однажды Руби вернется, вбежит в дверь, заглянет в холодильник, достанет баночку йогурта. Она всегда его любила. Ела по ложечке, но любила. Ее длинные ноги перешагнут порог и…