Черная сакура
Шрифт:
Мариса смеется собственным речам, ее щеки раскраснелись еще больше. Не следует ей столько распинаться о муже своей сестры.
Идзуми Сирото не видит во всем этом ничего забавного и начинает подталкивать свою тележку дальше по проходу, по направлению к пакетам с сушеными водорослями.
— Они ведь в нас нуждаются, эти мужчины. Как вы считаете? В доме нужна женщина, чтобы поддерживала порядок. Как дела у вашего мужа? Все хорошо? Когда вы за него вышли, все селение вам завидовало.
Мариса вспоминает Сатоси Сирото, своего красавца-одноклассника — когда-то они все неподвижно сидели за деревянными партами — широкоплечий, коренастый, с мягкими густыми волосами и неожиданно
Госпожа Сирото тихонько продолжает ретироваться.
— Мне правда пора, Хираи-сан.
— Лучше держать дома запас продуктов, иначе ему будет нечем питаться, а мы этого не можем допустить. Разумеется, не можем. Ну, приятно было поболтать. Думаю, скоро опять увидимся. Сомневаюсь, что те вечерние занятия еще возобновятся.
— Да. То есть нет, пожалуй, вы правы. Пожалуй, не возобновятся. И да… Ну… до свидания.
Мариса остается одна и разглядывает полки. Она знает, что говорит чересчур много. Ее сестра не поддерживает беседу, поэтому ей одной приходится заполнять пустоту; ее голос плавает в пространстве, звучит бесцельно, его единственная функция — разгонять напряженную тишину. Она быстро протягивает руку и кладет в тележку коробку с чайными пакетиками.
Чайные пакетики. Такая простая штука. Такая простая выдумка. Если бы все было таким простым и полезным. Она сама такая: простая и полезная. Многие гораздо хуже. Очевидно, она сама могла быть гораздо хуже. Ей нравятся эти чайные пакетики. Она много говорит, ну и что? Хорошая заварка получается. Немото-сенсей все равно ее любит, и ее обеды тоже. Все-таки она купит две коробки, одну про запас. Это хороший бренд. Хороший вкус у этого чая. Ей очень нравится. Такая простая выдумка. Она полезная.
Выходя из супермаркета, Мариса замечает снаружи двух парней. Стоят без дела и пялятся в ее сторону. Будто им некуда пойти, нечем заняться, а тут, возле супермаркета, можно убить время ничуть не хуже, чем где-либо еще. Мариса на минутку останавливается, а потом отважно решает, что просто пройдет мимо них, высоко подняв голову. В принципе, проще всего вернуться и пройти через задний выход — неужели их безделье выглядит таким устрашающим? Потом она могла бы добраться до машины, не попадаясь на глаза этим юнцам — юнцам ли? Но она храбрится. Почему нет, черт побери? Когда-то она притягивала нескромные мужские взгляды, когда-то ей постоянно делали недвусмысленные предложения. Ей еще двадцать пять, а двадцать пять в наше время не возраст, но здешние женщины состарились до срока, их когда-то гладкие лица покрылись морщинами от злости и растерянности, на них заметны отпечатки ударов стихии и раздумий, как быть с этими непрестанными тяготами.
Парни наблюдают, как она проходит мимо, высоко задрав нос, величаво выпрямив длинную шею. (Она очень гордится своей шеей, ее изящной формой, тем, как мужчины жаждут ее поцеловать, и тем, как несгибаемо она держалась, когда ее обхватывали руки людей, которых Мариса вытаскивала из воды.)
Тот, что повыше и покостлявее, с волосами, выкрашенными в тревожно-красный, угрожающе-красный цвет, со свисающей с мочки уха длинной серьгой-пером, подталкивает второго под руку. Мариса чувствует, как ее рассматривают, и усмехается про себя. «Гляди-ка, — говорит она про себя, — еще не все потеряно. Я еще на что-то гожусь».
Тот, что с серьгой, явно желая, чтобы его услышали, нарушает безмолвие и внезапно громко говорит своему приятелю:
— Может эту, а?
Второй пытается говорить потише, но получается так же громко:
— Ну уж нет. У нее давно истек срок годности.
Марисина усмешка быстро исчезает, а на лице проступают морщины. Она торопливо
Идзуми Сирото тоже сидит у себя в машине и, когда Мариса проезжает мимо, машет ей рукой. Но Мариса не отвечает. В эту минуту она просит систему управления включить громкую рок-музыку, чтобы заглушить беспокойные, раздраженные мысли. Ее заботит одно: как бы выбраться с этой парковки и добраться домой. И все. Вот чего ей хочется. Хотя нет, не домой. А к Томбо. (И к сестре тоже, разумеется.) Не домой. Не в свой пустой дом. Полезно и просто. Хорошая мысль. Правда? Она правда приносит пользу? Покупает чай в пакетиках. Это все, на что она годна? Это все? Они хватались за ее шею: немощные старухи, маленькие дети, собака — она вспоминает, как у нее в руках оказалась собака, — и всех их она вытащила. Она хорошая. Она отыскала сухое место. Высокое сухое место. Что за беда, если никто больше не хочет поцеловать ее шею? Все постарели. Даже Сатоси Сирото наверняка постарел. По бокам от его застенчивой улыбки наверняка образовались складки; он не может остаться молодым — никто не может остаться молодым навечно. А она хорошая. Она достойная. Забудь этих идиотов. У них, конечно, больше нет мотоциклов, чтобы гонять по ночам и беспокоить хороший честный народ, но это не дает им права слоняться по селению и обижать жителей. Например, ее. Она и есть хороший, честный народ. Она просит, чтобы музыка… нет, она требует, чтобы музыка зазвучала громче на децибел.
16
Голос катастрофы-2
Гр-р-рязь стекает. Гр-р-рязь медленно течет со склонов холмов, все приближаясь и приближаясь, гр-р-рязь течет по домам, по людям, по самому воздуху, который им необходим, течет, покуда не поглотит все, покуда не останется ничего, кроме грязи.
Грязь не умеет говорить, но обладай она даром речи, что бы она сказала? Может, сказала бы:
«Я ждала, дожидалась, пока наступит мое время, ибо я несу опустошение, сочусь и теку, я все разрушу, и ничто меня не остановит, ибо я знаю лишь одно движение: вниз, вниз; скоро я вас настигну.
Я вбираю в себя дождевую воду и талый снег, я сочусь, сочусь, размываю и разъедаю, развожу гниль.
Я заберу ваших мужчин и женщин, ваши дома и домашних животных. Заберу ваших рыбаков, водителей, учителей, заберу ваших младенцев, подростков и невест, заглушу ваши крики.
Ваши слезы напитают меня: начинаю я медленно, но с каждым движением разгоняюсь.
Я заберу. Заберу. Заберу вашу чертову жизнь.
Вы не знаете, когда я явлюсь. Не знаете, докуда я растекусь. Я одна из многих, вам это отлично известно.
Гр-р-рязь, вода, камни, мусор — я отовсюду проложу свой путь, устремлюсь вперед и отниму ваше право на существование.
С вершины, по склону, до подножия — я все ближе и ближе.
Все ближе и ближе.
Покуда не останется ничего, кроме грязи».