Черная сакура

О'Салливан Колин

Назначаю штрафной удар. Один парень готовится. Игроки противоположной команды выстраиваются, прикрывая свои причиндалы, а вратарь руководит. Приказы четкие, инструкции быстрые. Я намечаю спреем линию, и они встают в ряд вплотную друг к другу; чувствуется солидарность — мне это нравится, даже начинает казаться, что, объединившись, люди способны добиться чего-то, защититься от чего-то по-настоящему быстрого и резкого. Но обычно они, эти стражи ворот, выглядят беспомощными: между ними остаются щели, бреши, часто мяч попадает им прямо по голеням, отскакивает в сторону и сеет хаос. Порой мне сложно удержаться от смеха. Отступив на несколько шагов, парень разбегается и бьет, направляя мяч в верхний левый угол ворот, и у вратаря, как бы он ни суетился, нет ни малейшего шанса. В мире есть вещи, с которыми ничего сделать нельзя. Силы, которые не остановить.

На трибунах хрипло клекочут девицы — выпорхнувшие из джунглей птички-истерички. Половина из них теперь ненавидит меня еще больше. Конечно, тут моя вина. Я испытываю какое-то неизъяснимое удовольствие от силы — в моих руках, в свистке, в забитой мрачными мыслями голове. Я уже изрядно настрадался — пусть

делают со мной что хотят. Пусть хоть вздернут. Это станет облегчением. Прочь отсюда, подальше от горя и страданий.

Кучка безумцев. Всего лишь подростковый футбольный матч, но эти искаженные мукой лица проигравших — в них боль, трагедия поражения! Таков их источник скорби, поскольку настоящая скорбь для них слишком ужасна, чтобы о ней задумываться.

Восстань. Воспрянь. На их мученья глянь.

О, они уже пошли на попятную и готовы меня простить! Готовы полюбить меня за тот успех, которым я вознаградил их скромных героев. Наш народ переменчив. Как всякие болельщики. Нас всех легко поколебать, когда судья принимает решение в нашу пользу, когда Вселенная дурачит нас, убеждая в своей благосклонности, когда волны усмиряют свой нрав и едва ли не приглашают заняться серфингом.

Сокомандники влепившего гол парня вопят и скачут, но я заставляю их вернуться на свою половину. Должен признать, борьба была довольно смачная. Не удивлен, что они ликуют, эти альфа-самцы, внезапно слившиеся в счастливых объятиях. Но у меня не должно быть никакого мнения об их голах. Вообще не должно быть никакого мнения. Никакой реакции. Я вмешиваюсь, только когда нарушены правила. И во сне вижу только два цвета: красный и желтый. Угрожающе огромные полотна. Будто картины Ротко [2] развешаны по стенам большой белой галереи моего разума. Красный. Желтый. Аккуратно лежат в моем нагрудном кармане (Ротко уже не бесплотный и воображаемый, а сжатый и внезапно злобный) и готовы в любой момент явиться наружу. Потянуться за этими карточками или за блокнотом — такое же привычное действие, как утереть лоб или почесать затылок, а в последнее время — почесать свои унылые, неприкаянные яйца. Я часто так делаю. Да, слишком часто. Привычки. Примычки. Черное злорадство. Такая у меня жизнь. Так часто… так часто, как глазеть на светофор, ожидая зеленого света. Да, света.

2

Марк Ротко — американский художник-абстракционист, известен в основном своей живописью цветового поля.

Светофоры пока работают, хотя и потрескивают, шипят и моргают, сбитые с толку, как и люди.

Лицо у меня как у игрока в покер. Каменное лицо. Посмотрите на него, загрузите мою фотку (если сможете поймать сносную связь); в небе постоянно жужжат дроны.

Оскорбляемый, презираемый, поносимый и обязанный всегда оставаться беспристрастным — это я. Прекрасный способ прожить жизнь, правда? Такая свобода…

Будь уравновешен. Будь справедлив. Когда нужно, потакай. Не совершай ошибок. Не совершай!

Я грожу пальцем. Еще одна въевшаяся привычка. Будто из другой эпохи. Бабушка увещевает сопляка-мальчишку, чтобы не ел пирожков до ужина, не портил аппетит! Но игроки-подростки обращают внимание, да. Для них все это очень серьезно. Помнится, я уже говорил.

Задачка не из легких. Стараться быть уравновешенным. Делать все абсолютно правильно, непредубежденно, справедливо. В конце концов, я устал. В конце концов, мы все устали, все. Что по-настоящему справедливо в этом мире? Что?..

Но я сам загнал себя в такое положение, сам вырыл себе яму. Мне тридцать лет, я тридцатилетний учитель физкультуры, а изредка — футбольный арбитр, но морщины меня сильно старят (раньше наш народ выглядел молодо и держался бодро; теперь мы умудренные, старые); моя жена больше не разговаривает: ни со мной, ни с кем-нибудь еще, разве только безмолвно, с мимохожими призраками; моя дочь, моя любимая дочь исчезла, исчезла навсегда; я хочу женщин, которые не хотят меня, шлюх и…

Я в ловушке, от меня то и дело чего-то требуют; я сам себе вырыл яму и теперь обязан сидеть в этом дерьме.

2

Ярость режет. Ярость режет. Ярость режет свою одежду на ленточки. Ярость щелкает ножницами, потом опять режет. Режет собственную кожу, режет себя. Нет. Не режет. Себя не режет. Надо иметь мужество, чтобы резать себя. Мужество, чтобы вообще резать кого-то. А она до такого еще не дошла. Она об этом думала — порезать себя, порезать других, выместить свою злость, свое вечное презрение — но вместо этого Ярость режет на ленты старую футболку. Старую футболку, которую она уже не носит. На ней изображен Микки-Маус — с большими ушами, с черными глазами, с мерзким тоненьким хвостом. Этому мышонку сто семнадцать лет. Но красная футболка оказалась слишком узкая.

Ее груди становятся больше. Они ее радуют. Ей пятнадцать. Она хочет выставлять их напоказ, почему бы нет? Но эта футболка слишком узка в плечах, вот в чем проблема; не говоря уже о грудях, их форме, их плавных очертаниях; она ими гордится.

Проблемы с футболкой, с головой, с Микки-Маусом — она знает, как их разрешить: вырезать из своей жизни. Взять и вырезать. Ножницы манят ее. Их длинные лезвия, такие острые. Ручки, такие удобные, такие функциональные — просто продеваешь пальцы и начинаешь: чик-чик, раз-раз — не успеешь и глазом моргнуть, а все уже порезано на ленточки. Во всяком случае, ее новые футболки (ручной работы, собственного изготовления) гораздо лучше. Одна, которую она надела сегодня, заявляет всем: «Я люблю ОРКиОК», а внизу, где пупок — милое, улыбчивое лицо (ее собственное лицо, намалеванное несмываемыми чернилами). Футболка эта призвана возбуждать гнев, оскорблять и притягивать косые взгляды — то есть напоминать всем о том, кто такая Ярость на самом деле и откуда она родом. Маленький

бунт в угрюмые времена в угрюмой деревушке. Они не любят соседей, потому что соседи не любят их — так она понимает политику, внутреннюю и международную. Она вскрывает самую суть вещей — это она умеет! — отсекает всякую чепуху. Вот почему она ненавидит взрослых. Они чепуху не отсекают, а наоборот — стараются навалить побольше. Она не уверена, удастся ли ей вообще стать взрослой, хотя до этого осталось всего пять лет. Да и что тогда изменится? Честолюбивым замыслам тут не место, их сменили покорность и смирение. Мир хорошенько встряхнуло, и все, словно ракушки, налипшие на нос корабля, отцепилось и отпало: нет больше ни машин, ни компьютеров — развалились на части, повыходили из строя, обветшали. «Изготовленное в ОРКиОК» (Объединение республик Китая и обеих Корей) — самое простое и дешевое на планете — принимается с благодарностью: расписочку не желаете? Новый язык. Новые места для прогулок: леса из руин и обломков. Никто в этой ее глухомани не хочет видеть ОРКиОК на футболке, и потому она ее носит (а если холодновато, наденет футболку под плотный шерстяной кардиган), потому она лезет на рожон и развлекается с ножницами по выходным. Красный. Желтый. «Я люблю ОРКиОК». Личного производства. Собственного изготовления. Забавно заниматься подобными вещами. По воскресеньям в деревне больше делать особо нечего. В прошлом веке таких называли «панками». Можно посмотреть клипы про них, если не лень искать и связь еще в порядке. Вызывающая одежда, бьющая по ушам музыка — забавные они, эти панки. Было это семьдесят лет назад. Ярость не носит кожаную куртку и не прокалывает нос. Этого никто не делает. А может, когда-нибудь она и решится, возьмет и попробует — скорее всего, ей понравится вид и запах крови, красной-красной крови, от которого ее лучшая подруга наверняка грохнется в обморок. Ярость не играет на гитаре и не бьет в барабаны. Она любит делать все по-настоящему: резать, втыкать, вставлять в отверстия.

— Хорошо выглядишь. Очень сексуально. Сексуальная пантера, — говорит Скорость. «Сексуальная пантера», «Страшный медведь», «Миленькая панда» — это для нее настоящее, это для нее мерило вещей — мультяшные животные в ее затуманенной голове. Величайшее из всех творений для нее — красная панда. Образчик милоты. Животное совершенство. Совершенная, словно мультик. Без изъянов (у реальных людей есть изъяны). Она надеется, что однажды увидит настоящую панду, может, даже погладит. Сгодится и набитое чучело. Скорость многого не требует. По крайней мере, пока. Она хочет, чтобы ее родители прекратили грызться. Прекратили ссоры по ночам, тычки и удары — кулаком в грудь? Костяшками в череп? Вот что она слышит, пытаясь заснуть. В ее кошмарах топочут и лупят друг друга ногами усатые дядьки, а она хочет, очень хочет видеть во сне милое мохнатое существо.

— Если бы я была мужчиной, все время на тебя глазела бы, — говорит Скорость.

— Ты и так все время на меня глазеешь, мелкая лесбиянка.

Они смеются, потому что иногда, в спальне, как вот сейчас, когда им нечем заняться и они слегка, а может, и не слегка возбуждены, они обе — мелкие лесбиянки. Иногда начинает Ярость, ведь она выше и сильнее, и всяких таких мыслей у нее полно. Она придвинется к Скорости и возьмет ее за подбородок, а потом поцелует взасос, ее плотные, полные губы сомнут тонкие, податливые губы Скорости. А иногда это происходит нежно — зависит от настроения. Потом она быстро сдернет с себя футболку (домашнего изготовления, со слоганом), потом так же быстро (грубо) стянет футболку со Скорости, подняв ее руки над головой, будто та маленький ребенок. Сначала поиграются с сисечками, потом, довольно скоро, полностью оголятся и примутся за писечки. Ярость всегда достигает оргазма. Не остановится, пока не кончит. Скорость его еще не испытывала. Наверное, потому она такая напряженная и беспокойная. А происходит все это по воскресеньям в маленькой спальне с облупленными ядовито-розовыми стенами, с белым ковром на полу и скрипучими дверьми и окнами. В комнате все скрипит: от каждого шага или движения комната издает слабый, но зловещий вздох, будто ей надоело вмещать в себя и их самих, и их бесполезное барахло, будто комната просто ждет, когда море двинется на приступ, вздуется, взревет и разгромит наконец все это чертово селение, оставив позади себя лишь белые кости и бесприютную, бесплодную почву.

Девочки видели всего один или два члена и хотят еще. Сосед, придурковатый Дайсукэ, без всякого смущения показал им свой, и они дали ему денег — купить в магазине ноутбук, потому что свой он потерял, потому что он всегда теряет свои вещи и малость не в себе, хотя обе девочки относятся к нему хорошо и используют его — ведь они собираются позвать его как-нибудь еще, чтобы он опять показал член, на сей раз стоячий, полностью стоячий; в тот раз он выглядел вялым, но это, возможно, из-за наркотиков — судя по остекленевшим глазам, паренек нагрузился под завязку; жизнь не приносит ему впечатлений, а он не привносит впечатлений в жизнь, ни в свою, ни в чужую. Бедолага, нагрузился под завязку. Обе они видели члены своих отцов, давным-давно, в купальне, во время семейных купаний, или в семейном онсэне [3] , когда все вместе погружались в горячий поток. Пока они еще только смотрят на члены, но им нужно разнообразить свои игры. В них кипят гормоны, хотя обе они понимают, что лучше держать все под контролем и не переходить через край. Говорят они в основном про мальчиков и на самом деле совсем не лесбиянки; ласкаются просто из любопытства и для быстрой разрядки. Да, на самом деле их интересуют мальчики, даже щуплые оборванцы, что сидят рядом с ними в школе, костлявые и неприкаянные. И музыка: у себя в комнате они любят петь и танцевать. И повеселиться они тоже любят, и повыдумывать новые способы повеселиться. И резать на куски всякие вещи и безумной мозаикой раскидывать по комнате. И болтаться по деревне.

3

В Японии — горячий источник для купания.