Чёрная сова
Шрифт:
27
Терехов почему-то был уверен — перед ним костлявый, худосочный боярский шут, поэтому крикнул возмущённо:
— Ты что, с ума сошёл?!
Но услышал истеричный голос женщины:
— Убью! Я тебя зарежу!
Она всё ещё исступлённо тыкала в его грудь несуществующим ножом.
Терехов перевернул её на живот, придавил коленом и потрогал
— Всё из-за тебя! — надсадно хрипела женщина, стараясь вывернуться, словно мускулистая, прижатая к земле змея. — Это всё из-за тебя! Ты лишил шамана силы! Ты похитил мою любовь! Но я тебя не боюсь! Всё равно убью!
Он содрал с её головы спальник, схватил за волосы и повернул к себе. И даже в потёмках узнал — старшая жена Мешкова Дарута, что подавала на стол! Глаза её светились в темноте, как у кошки, а жёлтые жидкие волосы стояли дыбом.
В это время кунг осветило, от стана соседей неслась машина, на подножках висели люди. Терехов лишь на мгновение отвлёкся, ослеплённый фарами, но Дарута успела вывернуться из спальника, причём совершенно голая. Подоспевшие женщины схватили её, грубо повалили и стали спутывать бичом, кто-то поднял спальный мешок. Андрея окружили, какая-то женщина зажала платком рану на шее, кровью уже залило одежду.
— Надо обработать рану! Где моя сумка?
Вокруг суетились одни женщины, Мешкова не было, а бородатый мужик безучастно сидел за рулём. Терехов стал подниматься в кунг и ощутил головокружение, женские руки подталкивали в спину.
— Осторожно! Осторожно!
За ним следом вошла только одна, с вместительной сумкой, остальные заталкивали голую Даруту в машину.
— А свету нельзя добавить? — спросила женщина, высыпая содержимое сумки на кровать.
— Надо запускать станцию, — отозвался Андрей чужим голосом, наконец-то узнав жену шамана Лагуту, которая однажды осматривала Севу Кружилина.
Она сняла с него куртку, безжалостно разрезала ножницами окровавленную майку, потом всадила три укола в мягкое место.
— Не бойтесь, я медсестра, — сорвала абажур с ночника, осветила шею и промокнула рану бинтом. — Ничего, думала хуже... Вам повезло! Сонная артерия не тронута.
Терехов хотел спросить, отчего у них на стане такой переполох, и вдруг понял — нет голоса. И словно в подтверждение, услышал заключение женщины, изучающей рану:
— Скорее всего, голосовой нерв затронут... и щитовидку задело, правую долю. Сейчас остановим кровотечение!
Действовала она и в самом деле профессионально, чем-то сначала оросила, затем присыпала рану, накрыла салфетками, крепко зажала, стоя в изголовье.
— Что у вас там стряслось? — шёпотом спросил Терехов. — Что за шум?
— Вам лучше молчать! Макута сбежала.
Это имя в тот момент напрочь вылетело из памяти.
— Кто это?
— Молчите! Третья жена боярина. Любимая... Мы пригрели одного хохла, скомороха, а он похитил Макуту
— Почему же Дарута...
— Потому! У неё тоже пламенные чувства.
— Неужели к скомороху?
— К Макуте... Понимаете, да?
Терехову почему-то стало больно глотать.
— Я-то при чём? — прошептал он.
— Дарута решила, что вы возбудили у них страстную любовь, — женщина говорила с пренебрежением. — Глупость полная... Макута тоже с Украины, вот и сошлись. Долго скрывали отношения, а тут не сдержали порыва... Дарута пыталась утопиться. Потом на вас бросилась... Вы заявлять будете?
— Что заявлять?
— В милицию... Если можно, не заявляйте. Дарута — больная женщина. С психикой не всё в порядке... А рана у вас не опасная, я швы наложу, у меня даже кетгут есть. Полежать придётся несколько дней. Шею не напрягать и молчать.
Она сняла пропитанные кровью салфетки, обработала рану и приготовилась шить.
— Шить буду без наркоза, — предупредила. — Вы сильный, выдержите. Всего-то пять швов.
Репьёвский спирт пригодился для обработки рук и инструментов, но после первого шва захотелось принять внутрь — Терехов вытерпел.
— Повторяйте моё имя, — посоветовала она. — Шепчите: Лагута, Лагута, Лагута. Это сработает, как наркоз.
Мешков давал им похожие по звучанию имена, верно, для того, чтобы отзывались все сразу, и все они напоминали собачьи клички. Но Дарута любила Макуту, а что делала в этом гареме профессиональная медсестра Лагута?
Она тоже умела получать «мыслеформы».
— Герман Григорьевич больной насквозь, — ни с того ни с сего призналась средняя жена. — У него была инвалидность. Теперь с печенью проблемы, с сердцем и простатой. Он же чужие болезни на себя принимает... А ещё геморрой, кровотечения... Но это от сидячей работы, пишет много.
Терехов произносил её имя про себя, и это в самом деле помогало: пятый шов накладывала уже почти безболезненно, кожа на шее будто онемела. Поверх раны Лагута наклеила толстый слой салфеток и велела прикладывать что-нибудь холодное, лучше снег и лёд в пакете.
— Если обратитесь в санчасть, будет криминальное сообщение в милицию, — предупредила Лагута, обтирая кровь проспиртованной ватой. — Ножевое ранение... Я могу несколько дней понаблюдать, делать перевязки... Не ходите в больницу. Даруту жалко... Да и Германа Григорьевича.
Он услышал в этом глубокое бабское сострадание.
— Пусть придёт Мешков, — прошептал Терехов.
— Слёг с приступом, — ответила она, собирая свою сумку. — Как встанет, скажу... С тремя-то жёнами и сердца надо три.
Ещё одну его мысль она уловила уже на пороге, открыв дверь, и изложила ответ по-житейски просто:
— Куда мне деваться? Ребёнок от него. Уж лучше так, чем без мужа и отца. Он нашу дочку обожает. Ладно, я утром приду.
И ушла, старательно затворив за собой дверь.