Черная стая
Шрифт:
Корпус Раевского, облаченный в обноски, снятые с французов, к параду не допустили. Оборванный и босой прусский ландвер, в литовках, превратившихся от постоянной штопки в куртки, удостоился от своего короля, прибывшего из австрийской ставки, замечания: "Что за грязные оборванцы". Войска, прошедшие Европу, забились по тесным квартирам на Монмартре и у Ля-Шапель. Город, несмотря на горячее желание Блюхера поквитаться с французами за Берлин, пощадили по приказу императора Александра, которого благодарные парижане принимали не как победителя, а как дорогого гостя. Но солдаты, своими подвигами купившие ему эту нелегкую победу, в празднике участия не приняли.
Войцех,
Наконец, уже в шестом часу вечера, в префектуре ему сообщили адрес мадам Жолкевской, вдовы, проживавшей в меблированных комнатах в предместье Пасси. Благословляя в душе французскую бюрократию и тайную полицию, ведущую списки неблагонадежных граждан, Войцех помчался на правый берег Сены, окрыленный самыми светлыми ожиданиями.
Траур
Решение оставить Йорика в эскадроне оказалось верным. Фиакр высадил Войцеха на полутемной улочке, куда солнце заглядывало разве что в полдень, да и то по неприятной обязанности. Высокие трехэтажные дома теснились по обеим сторонам, в узких окошках уже кое-где горели желтоватые огоньки свечей. Коновязь при доме имелась, но оставить коня без присмотра в этом квартале означало сделать кому-нибудь царский подарок.
Шемет отпустил фиакр и поднялся по узкой темной лестнице на второй этаж. Дверь открыла горничная, в темном платье и белой наколке, чуть не взвизгнула от удивления, разглядев гостя, но тут же взяла себя в руки и на правильном французском спросила:
– - Чем могу служить, мсье?
Польский акцент у Маришки, правда, остался. Как и рассыпавшиеся по хорошенькому носику веснушки и любопытный огонек в зеленых глазах. Трудно было поверить, что эту девушку он впервые увидел сжавшейся в комочек у ног держащей пистолет Каролины, так изменила ее наколка и полтора года парижской жизни.
– - Передайте мадам Жолкевской, что ее хочет видеть лейтенант Шемет, -- ответил Войцех, вручая Маришке кивер и шинель.
Титулом в тесной прихожей с полинявшими обоями пользоваться не хотелось.
Гостиная, в которую мигом вернувшаяся Маришка провела Войцеха, свидетельствовала о скромном достатке обитательницы, но все же, не о крайней бедности. Добротная мебель, отполированная воском, обитые зеленым жаккардом кресла, уютный ковер на недавно выкрашенном полу, со вкусом подобранные мелочи -- у Войцеха, приготовившегося к худшему, чуть не вырвался вздох облегчения.
Каролина вышла к нему из спальни, в безупречно сидящем черном платье и в накинутой на гладко зачесанные -- даже на висках ни один волосок не выбился -- волосы мантилье. Войцех представлял ее в белом.
– - Рада вас видеть, мсье Шемет, -- недрогнувшим голосом произнесла мадам Жолкевская. В ее французском не было ни тени акцента.
– - Я надеялась, что у меня будет возможность лично поблагодарить вас за жизнь брата.
– - Не стоит, право же, -- светский тон давался Войцеху с трудом, -- я не мог поступить иначе. Но я рад буду увидеться с мсье Мельчинским, если вы сообщите мне его адрес, мадам.
– - Конечно, -- Каролина подошла к маленькому бювару и обернулась к все еще стоящей в дверях Маришке, -- чернила закончились, Мари. Будь добра, сходи к мадам Терезе, попроси у нее в долг. И можешь выпить с Жаннетой чаю, раз уж такая оказия подвернулась.
– - Уже бегу, мадам.
Маришка присела в книксене, бросила на Войцеха косой любопытный взгляд и скрылась в прихожей. Хлопнула входная дверь.
– - Я запомню, -- тихо сказал Войцех, -- записывать не обязательно.
– - Думаю, Витольд будет рад с вами свидеться, -- кивнула Каролина, -- мы очень близки с братом, мсье. Так что мою благодарность, все-таки, примите.
Как лед холодна была Линуся, его Линуся. Тени залегли под прекрасными глазами, руки недвижно лежали на темной ткани платья, на безымянном пальце поблескивала узкая полоска обручального кольца. В Жолках она его не носила.
– - А вы примите мои соболезнования, мадам, -- упавшим голосом сказал Войцех, -- я слышал, вы потеряли мужа?
– - Уж две недели как, -- кивнула пани Жолкевская, -- тяжелая утрата для всех нас.
– - Понимаю, -- вздохнул Войцех, -- и не смею более беспокоить своим присутствием. Прощайте, мадам. Крепитесь, горе не вечно.
Каролина не ответила, словно ожидала от него чего-то еще. И Войцех не выдержал.
– - Прежде, чем я уйду, могу ли я задать пани один вопрос?
– - он перешел на польский, и говорить стало легче.
– - Задать вопрос пан может, -- тихо ответила Каролина, -- получит ли пан ответ, от вопроса зависит.
– - Передал ли пан Мельчинский пани мои слова?
– - Войцех опустил глаза, чтобы не встречаться с этим печальным взглядом.
– - Те, что я сказал ему при прощании.
– - Передал, -- спокойным голосом ответила Каролина, -- пан Шемет может не сомневаться.
Когда он опоздал? Слишком долго длилась война? Или еще тогда, в Данненберге, когда слова сами вырвались у него? Или, не оглянувшись, уезжая из Жолок? Впрочем, все это уже не имело значения.
– - Прощайте, мадам, -- Войцех поклонился и повернулся к двери, -- и не утруждайте себя, я найду дорогу.
– - Сядь, Войтусь, -- Линуся указала ему на кресло, и он чуть не рухнул в него, впервые услышав знакомые нотки в ее голосе, -- сядь, поговорим.
Она тоже села, и слова понеслись горным потоком, торопливо, неровно, бурно.
– - Витольд мне в первый же день все передал, как вернулся. Тобой нахвалиться не мог, словно я тебя и не знала. Я ведь ему все рассказала, Войтусь, как только в Варшаву из Жолок приехала. Думала, вразумит меня братец, да не вышло. А как вернулся он в Париж и о вашей встрече рассказал, я тут же к Зыгмунту кинулась, развод просить. Он ведь тоже все знал, Войтусь. Верности я ему дать не могла, но до лжи ни разу не унизилась. А ты у меня из головы не шел, из сердца не уходил, хоть убей. Попросила я Зыгмунта меня отпустить, а он и спрашивает: "Тебе зачем? Недолго мне осталось, Линуся, подожди, потерпи". Я ему ответила, что хочу, когда его не станет, о потере горевать, а не свободе радоваться. Улыбнулся он, Войтусь, хорошо так, тепло улыбнулся, и говорит: "Как же молодой муж тебе верить будет, девочка моя, если ты старому верность хранить не умела? Ведь лучше всех он знает, что ты ветреница и кокетка. Поначалу не до ревности ему будет, страсть голову кружит. А потом что? В деревне запрет или подозрениями изведет?" Я и не знала, что ему ответить, Войтусь. Вдруг он прав? Стар был пан Зыгмунт, стар да умен. В людских сердцах, как в открытой книге, читал. И взял он с меня слово, Войтусь. Что я траур по нему не только носить буду, но и блюсти, как полагается. Год. Сказал, если уж гробу год верна буду, докажу, что и на целую жизнь с живым мужем меня хватит. Что это не пустой каприз, не мимолетное увлечение. "Сделай это, Линуся. Не для меня, для него". Я обещала. И год две недели назад начался. Год горевать буду, а за радостью потом приходи. Если вернешься.