Черневог

Черри Кэролайн Дженис

— Боюсь, что он проснулся. Я не знаю как, я не знаю почему. Я не знаю, было ли это одним из его прежних желаний или это простая случайность, которую нельзя исключать, когда имеешь дело с желаниями. А может быть, что-то отвлекло внимание леших. В конце концов, причина не имеет большого значения.

— Ты лучше не говори мне таких слов, как «не знаю», «не уверен», «не понимаю, почему». Я чертовски устал от них. Только прошу тебя, ради Бога, приведи наши головы в порядок, чтобы они воспринимали окружающий мир так, как мы этого хотим, да, как говорится, смажь наши пятки. Разве это желание не сработает?

— Оно

сработает превосходно, — сказал Саша, — если только тем, что ты пожелаешь, не сможет воспользоваться твой враг.

Они менялись время от времени, а порой вообще не нагружали Волка, кроме как поклажей, чтобы он мог отдохнуть от них обоих, особенно там, где в лесу не было ни единой тропинки. Земля становилась все суше, чем та, которая лежала к югу от пещеры водяного. Они уходили все дальше и дальше на север, удаляясь от реки. Саша старался забирать как можно меньше сил от окружавшего их леса, только чтобы поддерживать их собственные силы да пытаться услышать Ивешку, разорвав хоть на мгновенье окружавшую их тишину, чтобы подать сигнал лешим о беде, приключившейся с ними.

Но ответа так ни откуда и не приходило, кроме устойчивого предчувствия, оставшегося у него после ночных кошмаров, что они упустили свое время и свою удачу, что Ивешка, взяв лодку, значительно обогнала их, так что не было никакой надежды догнать ее, во всяком случае до тех пор, пока ветер продолжал дуть с юга, вопреки всем его желаниям.

Петр, в свою очередь, идя пешком, экономил дыханье, почти не ведя никаких разговоров по поводу прошедшей ночи.

Только однажды у него вырвалось:

— Черт побери, и что за напасть! — Это произошло, когда они теряли время, переходя через приличных размеров ручей, и еще раз, когда, прыгнув через другой ручей, он неудачно приземлился и упал в воду. — Я понимаю, что сейчас ты занят другими желаньями, — сказал он, поднимаясь, весь мокрый от воды, — но нельзя ли обратить немного внимания и на нас?

— Извини, — ответил ему Саша с явным раскаянием в голосе. В этом действительно была его ошибка. Но Петр нахмурился, глядя вверх на него, сидящего на лошади, и похлопал его по колену.

— Не теряй чувства юмора, приятель, не теряй чувства юмора. Запомнил?

Это как нельзя лучше характеризовало образ мыслей Петра, независимо от того, насколько глуп мог быть его приятель. Он решил в тот момент, что Петр пытался просто поднять его настроение и заставить спуститься с небес на землю.

— Мне действительно очень жаль, — повторил он, но по лицу Петра понял, что это всего-навсего лишь еще одно обычное «извини». Тогда он сам попытался пошутить, и содрогнулся, когда в очередной раз произнес: — Извини.

— Одолжи мне парусину, — неожиданно сказал Петр.

— А почему ты не хочешь ехать верхом? — спросил Саша, который только что соскочил с лошади, потому что сидя на ней можно было получать небольшое тепло, что было немаловажным для человека, почти насквозь промокшего в ручье. Но Петр отказался, только еще раз попросил у него парусину, ссылаясь на то, что при ходьбе он согревается гораздо больше, Волку нет никакой необходимости мокнуть без всякой на то причины.

Гром загремел где-то через час.

Теперь они шли под дождем и почти в сумерках, которые разрывались вспышками молний. Они, правда, накрывались от дождя парусиной, которая хоть как-то помогала им удерживать

тепло. И еще было одно достоинство в их теперешнем положении: земля под ногами, хоть и политая дождем, была твердой. Между мертвыми деревьями попадались большие поляны и участки, поросшие молодыми деревцами и свежими папоротниками, вместо зарослей колючек, что позволяло им двигаться на запад без особых усилий.

Но в какой-то момент после заката солнца Саша почти без всякой причины оглянулся через плечо, но Петр это сразу заметил. С этого момента Сашу не оставляло странное ощущение в собственном затылке, и он начал почти постоянно бросать тревожные взгляды назад.

— Мы что-нибудь потеряли там? — спросил его Петр. — Какое-нибудь привидение вроде банника?

— Пока не знаю, — отвечал Саша. — У меня есть лишь ощущение.

В лесу послышался треск веток, яркая молния скользнула над лужами, отразившись сверкающим водопадом на мокрых ветках и папоротниках. Саша побледнел, возможно от переохлаждения, напомнив Петру в этот момент несчастного призрака.

Но после этой вспышки они почувствовали очень быстро подступившее утомление и не придумали ничего лучше, как растянуть парусину с помощью веревок между деревьями, несмотря на дождь развести костер на самом краю их временного укрытия и приготовить горячий ужин для себя, для Малыша и для Волка.

И только теперь, когда они остановились, у них появилось время подумать. Петр, уставившись на огонь, думал о том, могла ли догадаться Ивешка, что в этот самый момент он думал о ней, и в тысячный раз спрашивал сам себя, не в силах остановиться, что такое он должен был сделать для Ивешки, чтобы она в итоге поверила ему.

— Только не сдавайся, — сказал Саша, возможно подслушав его мысли. Петр подумал о том, что теперь он не дождется возможности уединиться со своими мыслями, и вздохнул.

— Я не сдаюсь, — машинально ответил он, подперев рукой подбородок. — Мне только хотелось бы знать, что она думает о своих делах и поступках, или о том, что мы ищем здесь, или почему, черт возьми… — Тут он вспомнил, что Саша всегда ругал его за крепкие выражения, несмотря на то, что учитель Ууламетс никогда не ограничивал себя в этом. При этих воспоминаниях он ощутил неприятный ком в горле.
– … Мы никак не можем догнать ее.

— Я не знаю, — ответил ему Саша, — честно признаюсь, что не знаю.

— А ты пытался узнать?

— Петр, клянусь тебе, что делаю это постоянно.

Он почесал затылок и как бы извиняясь посмотрел в сторону, потому что почувствовал, как его глаза предательски защипало. Он не хотел ничем огорчать мальчика. Спустя некоторое время он произнес, с трудом разжимая губы:

— Я верю тебе. — Это были единственные ободряющие слова, на которые он был способен. И вновь, вздохнул, чувствуя при этом явное облегчение. И тут ему в голову пришла мысль о том, что Саша может по-своему истолковать его молчание. — На самом деле мне безразлично, направлены на меня твои желания или нет, — добавил он, будто спохватившись. Эти слова, как ему казалось, по смыслу явно отличались от того, что он сказал Саше перед тем, как они покинули дом. Тогда он был раздражен и ему хотелось знать как можно скорее и как можно больше о случившемся, даже если бы он и потерял при этом рассудок на всю оставшуюся жизнь, даже если бы это навсегда оттолкнуло от него Ивешку.