Черничная Чайка
Шрифт:
От этого мне стало не по себе, я покинул мраморную лестницу и поплелся в свое бунгало. Там залег в койку и попробовал спать. Не получилось.
В семь часов зазвонили к ужину, но я не пошел, хотя помнил про вкуснющие пироги. Лежал, прислушивался к себе, к природе. Стемнело быстро, с моря потянул ветер, я вдруг с ужасом почувствовал, что мне тоже хочется немного перевоспитаться. Как муравью. Бросить баламутить, стать как все. Выйти из Ордена Реконструкторов, вернуться в дискуссионный клуб «Батискаф». Вернее, в «Дубраву-Д». А потом
Я чуть не завыл – так ярко представились мне все эти страшные картины.
И понял, что надо отсюда бежать.
Пока не поздно.
Глава 4
Вся королевская рать
Рано.
Думал, что разбудят в семь, не позже, и проснулся загодя, чтобы не доставлять своим мучителям удовольствия. Но будить меня никто не собирался, мог бы и до часа валяться. С утра никто в колокол не звонил, видимо, только к ужину так красиво звали. Ну, не звали и не звали, я тоже в бой не рвался. Да и есть уже не хотелось. Не спал почти всю ночь, думал. Вот эта Аврора бросила мне в лицо, что я им жизнь испортил. Урбанайтесу, значит, Потягину…
А чем я им испортил, собственно? Я их и пальцем не тронул, ну, только в целях самообороны. А они меня плетьми отстегали! Бросили в джунглях к столбу прикованным! И тут глаза! Красные! Я там чуть из шкуры не выпрыгнул…
После этого говорить, что пострадали Потягин, Урбанайтес и всякие Октябрины просто бессовестно! Когда через три дня прибыли агенты Карантинной Службы, я был похож на фаршированный перец. Меня пять часов в криокамере держали! А Потягин, видите ли, есть не может…
Нет, мир несправедлив в высшей степени, один есть не может, другого в мерзлоту вмораживают.
Я болезненно поморщился и поднялся.
В окне кто-то маячил. Тень. Отца Гамлета. Хотел стрельнуть из штуцера, так, на локоть выше, только для острастки, но потом просто спросил:
– Кто там?
В ответ что-то проскрежетало. Понятно, Заскок. Наглый бот с глупой мордой. Наблюдает за мной. Ну и пусть.
Я тщательно умылся, шуганул таракана, выбрался наружу. Солнышко светит, соловей поет, красота. Со стороны столовой кашей пахнет, аппетит пробуждается. Чего сидеть, отправился завтракать, надо было подкрепить силы.
Шагал по аллее им. Макаренко, оглядывал окрестности. Заскок за мной, скрипел, и мне казалось, что даже вздыхал.
И играл на баяне. Баян болтался на худых железных плечах и издавал стонущие звуки, присущие скорее волынке. Мелодия в них плохо различалась, но зато различалось ощутимое упоение, играл Заскок с удовольствием.
Было от чего повздыхать.
Бунгало были по-прежнему пусты. Никого, флажки опущены.
Школа была пуста. Двери нараспашку, окна скрипят ставнями, на крыше флюгер свернулся, болтается без дела. Школа, кстати, еще мрачнее тира, что-то похожее на артиллерийское училище – два этажа армированного пенобетона, по углам башенки, в таком не захочешь – перевоспитаешься.
Спорткомплекс был пуст, выглядел грустнее всего. Витражи разбиты, перед входом груда тертого ржавчиной спортинвентаря – гири, штанги, тренажеры, вдоль стены спят боксерские груши. Видно, что нога человека не ступала сюда уже давно.
В столовой тоже. Все стулья на столах, только в углу один стол с приборами. А за столом Аврора. Сидит, грызет свои заплесневелые батончики, запивает кипяточком. Заскок забежал вперед, с раздачи выглянул, мне промигал – каша готова, извольте кушать. Баян сиротливо скучал на подоконнике.
Притащил мне апельсиновый сок и овсянку, сообщил, что на обед будет курица и пальмовый суп. Я сказал, что от пальмового у меня икота начинается, мне бы березовый. Заскок привычно выпал в осадок, пришлось срочно его успокоить, что пальмовый я тоже вполне употребляю, не плесенеед какой-то.
Аврора громче захрустела своими батончиками, с этаким протестом. Впрочем, она, видимо, всегда протестует. Я устроился прямо напротив нее, бухнул в овсянку большой кусок масла.
– К тебе бота приставили? – спросил я.
Аврора проигнорировала.
– А ко мне приставили, – я кивнул на Заскока. – Его зовут Заскок. Вон тот. Мне кажется, он тут на все случаи…
– Не порть аппетит, а? – попросила Аврора. – Впрочем, один твой вид уже портит аппетит, можешь продолжать.
– Спасибо, – я принялся за кашу.
Каша была дрянная. Непроваренная, с крупными отрубями, сладкая, а я сладкую не люблю. И масло горьковатое. Зря я надеялся. Но пришлось есть. Видимо, нечеловеческое питание способствует перевоспитанию. Где ты, мой милый Андрэ? Интересно, куда делись вчерашние пироги? Я же явственно слышал запах пирогов… Или это тоже – часть педагогики? Нет, надо отсюда выбираться…
– Интересно, как тебя зовут? – спросила вдруг Аврора.
– Ты же говорила, что все про меня знаешь.
– Я имею в виду прозвище. Как там по-старинному – кликуха?
Это она мне за то, что я назвал ее Авророй Кошмар. Девчонки мстительны, как каракатицы.
– Меня зовут Антон, – сказал я.
– Антон Уткин… – Аврора отряхнула ладони. – Антон Уткин… Кряк? Как тебе это прозвище?
Я пожал плечами.
– Кряк… Нет. Как-то по-детски… Хотя, с другой стороны, Кряк очень похоже на Хряк…
Аврора достала из сумки устройство, похожее на термос, только с кнопками и огоньками, а еще прозрачное сверху. И сквозь прозрачное виднелась какая-то зеленая пакость, скорее всего та самая чудесная плесень.
– Нет, Хряк тебе не пойдет, – продолжала она рассуждать. – Хотя ты, конечно, моральная свинья. Аут! Вот как я буду тебя называть! Антон Уткин – сокращенно Аут! И подходит тебе!
Аврора нажала на самую главную кнопку, термос зажужжал и выдавил из себя дымящийся батончик зеленоватого цвета. Омерзительнейшее зрелище.