Черничная Чайка
Шрифт:
Я вспомнил джунгли, вспомнил Ахлюстина, Потягина, Октябрину, Урбанайтеса вспомнил. И даже с какой-то ностальгией. Чуть ли не слеза навернулась, стал я сентиментален. Бедные. Жертвы психического насилия. Молоко им кокосовое выдавать, как в допотопные периоды.
Вообще, диспетчер сказал, что полета тут час. Но мы летели уже два с половиной, а никакой земли и в помине видно не было. Или диспетчер обманул, или этот бот специально, чтобы меня помучить, все это затеял. Как эти вертолетчики раньше служили, даже системы гашения инерции нет, трясет,
Часов через сто пятьдесят, нет, на самом деле через три часа двадцать минут вертолет повалился на правый борт. Под брюхом замелькала растительность, турбины заревели пронзительнее, болтанка усилилась, а потом снизу вдруг здорово пнули. Винты стали замедляться, и я понял, что мы прилетели.
На Остров Перевоспитания. Теперь я просто узник замка Иф, просто Себастьян дэ Моле, первый кроманьонец в космосе.
Приземлились, однако.
С фонарем я справился сам, кое-как перевалился через борт и вывалился в траву.
Заскок уже стоял передо мной.
– Нам туда, – проскрипел он и указал блестящим пальцем (между прочим, мизинцем) в сторону симпатичного строеньица, больше всего напоминавшего миниатюрный вокзал.
Вокруг было…
Не было вокруг ничего интересного. Небольшая травяная полянка. Камни вокруг, низенький кустарник, с виду вполне непроходимый. Ну, и этот вокзальчик. Пришлось шагать к нему.
Заскок плелся за мной. Ровно в четырех шагах, все андроидные боты так ходят. Для безопасности. То есть если человек поскользнется, бот успеет его подхватить. Предотвратить, так сказать, сотрясение мозга. Но этот не очень себя утруждал, иногда на шесть метров отставал даже.
А я вот чуть не упал один раз, травма могла случиться.
Вокзал находился недалеко. Я вошел внутрь. Жарко, местные мухи, автомат с газировкой. Выпил два стакана. Ни тебе людей, ни тебе расписания, какое-то вымершее все, даже часы на стене и те замерли в вечном полдне.
Выбрался на перрон.
Сразу увидел столб. А на столбе колокол с веревкой. Я тут же стал в этот колокол звонить, хотелось почему-то послушать. Дзинь, дзинь…
– Чего звонишь? – сказал кто-то неприветливо.
Сначала я подумал, что это мой бот. Что он вдруг обнаглел вообще через край. Но, обернувшись, я понял, что это не Заскок.
На скамейке с независимым видом сидела…
Особа. Или девица. Сударыней назвать ее не могу, сударыни в синих комбинезонах не ходят, и вообще они все в Китеж-граде утонули.
Короче, девчонка примерно моего возраста. Вообще я заметил, что в последнее время трудно понять возраст, с десяти до шестнадцати все выглядят примерно одинаково. Только ростом различаются и степенью наглости физиономии. Как Октябрина все, тьфу-тьфу-тьфу, снится мне все в последнее время, стоит с мачете, смотрит. А иногда на арфе играет.
Эта без арфы. И уровень. Уровень что надо, выше среднего, Октябрине до нее далеко. Глаза такие… Специально разные. Один синий, другой очень синий.
Мордочка ничего, хотя сейчас у всех ничего. Некоторые даже специально себя уродуют слегка – в мире поголовных красавиц выгодно быть слегка дурнушкой. Вот и эта тоже.
Лысая. Или бритая. Голова такой правильной, греческой формы, блестит, солнечных зайчиков пускает.
Сидит, на гуслях играет. Не голова, кочережка.
Да не, не играет, просто сидит с вызывающим видом, развалилась, ноги вытянула. Ботинки такие тяжелые, черные, где, интересно, откопала?
– Чего звонишь, контуженый, что ли? – поинтересовалась красавица.
– Ботинки где нарыла? – спросил я в ответ. – Прадедушку эксгумировала? Он у тебя тоже в гестапо? Я знал одного человека, он прах прадедушки с собой везде носил, в таком маленьком кедровом гробу.
– А ты…
Тут она вдруг замолчала и принялась меня разглядывать, будто я как раз и был тем самым дедушкой-гестаповцем, которого она откопала под покровом ночи, а потом носила в гробу и спрашивала его про урожай.
Ну и я стал ее разглядывать, хотя чего мне ее разглядывать, и так все понятно. Коллега. Я думал, меня одного перевоспитывать будут, а оказалось, нет, еще кого-то прислали.
Плохо. Мне представлялось, что я один такой негодяистый негодяй, а оказалось, что нет, есть еще люди, готовые высоко поднять флаг…
Опять коллеги, куда деваться.
– Так-так-так, – девица уперла руки в бока, но со скамейки не поднялась. – Какой неприятный сюрпризец!
– А ты мне, косматая, нравишься, – сказал я. – Тебя сюда на кухню прислали, на практику? В кулинарном лицее обучаешься? Так и знай, я люблю, чтобы жареного было побольше. И пирожки, и расстегаи. А ты студень умеешь варить?
Эта жужелица как пнет меня своим сапожищем, еле увернуться успел.
– Сам себе пирожки испекай! – злобно прошипела она. – И ко мне не приближайся даже! Рабовладелец!
И тут я вспомнил. Ну, про нее.
Ее звали Аврора. А фамилия Сон, не знаю уж, откуда такая образовалась. Романтическая фамилия, с такой книжки сочинять надо. В сентиментальном жанре. Но общественности Аврора была известна не как Сон. Она была известна как Кошмар.
Аврора Кошмар.
Аврора родилась потомственной бунтовщицей. Ее пращуры по материнской линии участвовали во всех европейских и даже мировых революциях, начиная с английской буржуазной, заканчивая японской кибернетической.
Бунтовали.
Потом, когда революции пошли на убыль, они боролись уже так, по мелочи. За права китообразных, за права зулусов, за права женщин, за права женщин-зулусов, за права енотовидных собак, за права на самоопределение полуразумных рыб с Коры.
И против тоже боролись. Против эксплуатации цирковых животных, против зоопарков, против ветряной энергетики, против генетической инженерии, да против всего, даже против пластмассовых игрушек – чтобы все игрушки были только из дерева, ими по голове удобней стучать. Как в Китеж-граде.