Черничная Чайка
Шрифт:
– Как это мужественно! – Аврора кивнула на поверженного ящера. – Пристрелил электронную ящерку!
Я молчал, ждал, что она еще скажет глупого.
– Знаю я вас, реконструкторов… Охотнички! Психопаты, все как один! Этот ваш Магистр… Клонировали четырнадцать мамонтов и устроили на них охоту с каменными топорами! Какое варварство! Какая дикость!
– Почему варварство? – возразил я. – Это была реконструкция каменного века, ни один мамонт не пострадал, между прочим…
– Еще бы он пострадал! – Аврора уткнула руки в бока. – Да
– Да неужели?!
– Неужели – это мое второе имя! Запомни, Корягин!
– Я Уткин, – вежливо поправил я. – Антон Уткин, будем знакомы!
– Не буду знакома! Аврора Сон с кем попало не знакомится!
– А я думал, Кошмар, – сказал я негромко.
Аврора застыла. Будто ее тоже залили смолой, жидким стеклом.
– Что ты сказал? – прищурилась она.
– Ты какие пироги любишь, с котятами или с мышатами?
Аврора выдохнула, как каратист перед нападением, и сжала кулаки.
– Стоп-стоп-стоп, – я примиряющее поднял руки. – Давай отложим нашу драку чуть на потом, а?
– С чего это?
– Ну, не знаю, как ты, а я прибыл сюда перевоспитываться. Желаю вступить на путь исправления, стать достойным членом общества…
Аврора презрительно хмыкнула.
– Может, лагерь осмотрим? – предложил я. – Вместе? А то мне одному как-то…
– У вертолета был?
Был. Этой ночью. Думал удрать. Ага, сейчас! Прибежал, поцеловал обшивку, убежал. Снят хвостовой винт. Скорее всего, это сделал Заскок, хамоватый бот широкого профиля.
И теперь с острова не выбраться. Искать винт можно, но тоже, вероятно, бесполезно – подозреваю, что бот его просто утопил. Или сломал. Хотя если ломать, то зачем прятать? Лучше бы он паровоз сломал своей головой.
– А ты? – спросил я. – Ты была?
– Да уж успела. Винт ты свинтил?
Вот это подозрения! Хуже меня только мосье Потягин оскорблял. Жизнь тяжела, как сапоги в распутицу, как говорил старина Крузенштерн.
– Зачем мне винт прятать? – возразил я. – Чтобы с тобой тут загорать? Великое удовольствие…
– А уж какое мне удовольствие!
Мы немного поспорили, чье удовольствие пронзительнее, мое или Аврорино, я, разумеется, победил, Аврора скатилась в ярость и сказала:
– Я… я… Я с тобой на этом острове и недели не пробуду! Плот свяжу! Уплыву!
– Плыви, – пожал я плечами. – Тут, может, по полторы тысячи в любом направлении! Не заметишь, как утонешь!
– Всегда знала, что вы – реконструкторы – жалкие трусы, не более того, – фыркнула моя новая подружка. – Бывай, хромоногий.
И направилась к выходу из тира.
– Так что, лагерь-то осмотрим?
– Гржжузм!
Ну, или что-то вроде этого.
– Это «да» или «нет»? – спросил я.
– Это отвали!
Какая девушка! Знает слово «отвали»! А между тем его сейчас никто не использует, только в старой литературе, ну, или в монографии доктора Мессера. Может, она его тоже читала? Или это семья виновата? В некоторых семьях сленг передается из поколения в поколение, а некоторые даже вообще свой язык придумывают, независимый.
– Учти, Уткин, я все про тебя знаю, – Аврора вдруг остановилась и уставила на меня свой укоризненный палец. – Все!
– Прямо все-все-все? – поинтересовался я.
Аврора сощурилась.
– Все.
– Например?
– Например, ты любишь играть с людьми, – Аврора сузила глаза и стала еще красивее. – Жестокие забавы, мерзость всякая. Вот эта твоя последняя выходка – я имею в виду всем известную историю с ботами-рабами, она закончилась весьма печально! Твой друг, кажется, его звали Виталием… Насколько я знаю, его лечат до сих пор. После твоего эксперимента он отказывался от пищи почти месяц!
Это Потягин. Отказывался от пищи. Но это он не из-за меня отказывался, а из-за своей нечистой совести. Когда совесть не чиста – в рот не лезет колбаса.
– Когда совесть не чиста – в рот не лезет колбаса, – сказал я. – Между прочим, я не один в этом лагере, ты тоже здесь. Так что не особо увлекайся моим заклеймением, у тебя у самой руки по горло в кукурузе…
– Я никогда никому не вредила! – завелась Аврора. – Никому! А ты… Ты просто… Слов нет! Другие ребята тоже безболезненно из твоего опыта не вышли! У них серьезные нарушения психики…
– У них эти нарушения и до меня диагностировались. Знаешь, один был помешан на шишках – рисовал шишки, фотографировал шишки, строил из шишек замки, даже будку себе из шишек построил…
– Ты их нравственно искалечил! – выдала Аврора.
– Они сами согласились, – напомнил я. – Никто их не заставлял…
– Я буду за тобой приглядывать! – Аврора опять уставила в меня недремлющий палец.
– Это честь для меня!
Я послал ей воздушный поцелуй.
– Знаешь, я входил в дискуссионный клуб, он назывался «Чугунный поцелуй»…
Аврора выскочила.
Я положил штуцер на плечо и тоже удалился. Выбрался из тира на поверхность, огляделся по сторонам. Хотел спуститься к морю. Поплавать или у бассейна поваляться – что еще делать во второй половине дня? Даже спустился почти до середины лестницы, но тут что-то настроение испортилось. Сел на ступеньку, смотрел, как муравьи ползают. Обычно тоска меня не терзает, обычно я что-то придумываю все время…
Но тут вот загрустил. Как-то настроение испортилось. Наверное, это из-за места. Тут столько лет делали скучный фарш из нормальных людей, переплавляли червонное золото в тусклый свинец, загоняли в паруса обыденности дикие ураганы незаурядности, одним словом, столько лет всех били по рукам и по голове, что воздух отравился. И земля. И вода. У острова была явно вредная, исправительная энергетика. Я заметил, что даже муравьи тут как-то не так ползали – чересчур правильно и организованно. По порядку.