Чернильная кровь

Функе Корнелия

Когда Сажерук с Фаридом прокрались во Дворец Ночи, в широких темных коридорах было тихо. Только воск капал с тысяч свечей на мраморные плиты пола, каждая из которых была украшена гербом Змееглава. Слуги и служанки бесшумно проносились мимо, потупив головы. Стража стояла в бесконечных переходах и у дверей, таких высоких, словно они предназначены для великанов, а не для людей. На каждой двери сверкал серебряной чешуей геральдический змей, убивающий добычу, а возле дверей висели огромные зеркала. Фарид останавливался перед каждым, чтобы убедиться, что он действительно

невидим.

Сажерук зажег на ладони огонек размером с желудь, чтобы юноша не отстал от него. Одна из дверей отворилась прямо перед ними, и слуги стали выносить оттуда роскошные яства, от запаха которых у Сажерука болезненно сжался невидимый желудок. Бесшумно, как змея, проскальзывая мимо слуг, он слышал, как они приглушенными голосами переговариваются о молодой ведьме и о сделке, которая спасет Перепела от виселицы. Сажерук слушал и сам не знал, какое из чувств в его душе сильнее: облегчение от того, что слова Фенолио снова сбываются, или страх перед этим словами, перед невидимыми нитями, которые прядет старик, нитями, опутавшими даже Змееглава, возмечтавшего о бессмертии, когда Фенолио давно уже написал его смерть. Но успела ли Мегги прочесть его смертный приговор до того, как ее увели из богадельни?

— Что будем делать? — шепотом спросил его Фарид. — Ты слышал? Они заперли Мегги вместе с Волшебным Языком в одной из башен! Как мне туда пробраться?

Как дрожит у него голос. Силы небесные, любовь — это сплошная мука. Кто с этим не согласен, просто никогда не испытывал этого проклятого трепета в сердце.

— Даже не мечтай об этом! — ответил Сажерук юноше. — У застенков в башнях крепкие запоры, туда тебе и невидимым не проскользнуть. Кроме того, там, наверху, полно стражи. Они ведь по-прежнему думают, будто поймали Перепела. Лучше проберись-ка на кухню и послушай, что болтает прислуга. Обычно так и узнаешь самое интересное. Только осторожно! Запомни: невидимый — не значит бессмертный.

— А ты?

— Я попробую проникнуть в нижнюю тюрьму, к узникам попроще, к Хитромыслу и матери Мегги. Видишь вон того мраморного толстяка? Наверное, какой-нибудь предок Змея. Встречаемся возле него. И не вздумай красться за мной следом! Фарид!

Но того уже и след простыл. Сажерук чертыхнулся про себя. Лишь бы никто не услышал, как стучит влюбленное сердце мальчика!

К тюрьме вел длинный, темный коридор. Лекарка Хитромысла описала ему дорогу. Ни один из стражников даже головы не повернул при бесшумном приближении Сажерука. Сразу двое сидели при свете единственного факела в сыром проходе, за которым открывалась дверь вниз, в смертельную утробу Дворца Ночи, переваривавшую людей, словно каменный желудок, и время от времени извергавшую труп-другой. И на этой двери, в которую никто не входил добровольно, красовалась змея, но на этот раз ее серебряное тело обвивалось вокруг черепа.

Стражники спорили, речь шла об Огненном Лисе, но у Сажерука не было времени подслушивать. Он только порадовался, прокрадываясь мимо них, что они так увлечены спором. Дверь легонько скрипнула, когда он приоткрыл ее, чтобы проскользнуть внутрь, — у него замерло сердце, — но стражники даже не оглянулись. Как бы хотелось ему сейчас иметь такое бесстрашное сердце, как у Фарида, пусть это и делает человека легкомысленным.

За дверью было так темно, что Сажерук позвал на помощь огонь, — как раз вовремя, чтобы не свалиться с крутой лестницы со стершимися ступенями, оказавшейся под его невидимыми ногами. Из глубины на него пахнуло отчаянием и страхом. Говорили, что эта лестница уходит так же далеко в глубь холма, как башни крепости — в небо, но Сажерук не встречал никого, кто мог бы подтвердить эти рассказы. Из тех, кого он знал и кто попал сюда, ни один не вернулся обратно.

«Сажерук, Сажерук, — сказал он себе, осторожно шагая по ступеням, —

не слишком ли в опасный путь ты пустился только затем, чтобы поприветствовать двух старых друзей, да еще в таком месте, где им от твоего прихода будет мало толку?» Но что ж поделаешь — за Хитромыслом он многие годы ходил по пятам, как теперь Фарид за ним, а что до Резы — ее имя он даже не стал произносить в мыслях, как бы желая убедить себя, что вовсе не ради нее спускается по этой треклятой лестнице.

К несчастью, даже невидимые ноги не могут двигаться бесшумно, однако Сажеруку повезло — за весь путь ему лишь один раз попались навстречу люди. Это были трое надзирателей, они прошли так близко от него, что он почувствовал на лице их чесночное дыхание и едва успел вжаться в стену, чтобы самый толстый не задел его локтем. На грубо обтесанных стенах, так не похожих на сияющую облицовку дворца, через каждые два-три метра горели факелы. Дважды Сажерук проходил мимо каморок, в которых сидели часовые, но ни один из них не поднял головы, когда он проскальзывал мимо, легкий, как дуновение ветра, и такой же невидимый.

Когда ступени наконец кончились, он чуть не натолкнулся на надзирателя, который со скучающим видом расхаживал взад-вперед по освещенному свечами коридору. Сажерук беззвучно прошмыгнул мимо него, заглядывая в камеры, из которых одни были такие тесные и низкие, что в них нельзя было распрямиться, а другие — такие просторные, что туда запросто поместилось бы человек пятьдесят. Конечно, в этом подземелье нетрудно было просто забыть какого-нибудь узника, и у Сажерука сжалось сердце при мысли о том, каково Резе в такой темноте. Столько лет она провела в плену, и на этот раз ее свободная жизнь продолжалась меньше года!

Он услышал голоса и пошел на звук, все глубже и глубже. Навстречу ему попался низенький лысый человечек. Он прошел совсем близко, и Сажеруку пришлось задержать дыхание, но, к счастью, лысый его не заметил и скрылся за углом, бормоча что-то о бестолковых бабах. Сажерук прислушивался, прижавшись спиной к сырой стене. Кто-то плакал — женщина, а другая успокаивала ее. В конце коридора виднелась лишь одна камера, темная зарешеченная дыра, перед которой горел факел. Как же ему пролезть сквозь эту чертову решетку? Он подошел вплотную. В камере Реза гладила по голове какую-то женщину, утешая ее, а рядом сидел Двупалый и играл на маленькой флейте грустную мелодию. Никто не смог бы всеми десятью пальцами играть и вполовину так хорошо, как он своими семью. Других Сажерук не знал — ни женщин, сидевших рядом с Резой, ни остальных мужчин. Хитромысла не было видно. Куда они его дели? Может быть, посадили в одну камеру с Волшебным Языком?

Он оглянулся и прислушался. Где-то раздавался мужской смех — наверное, это был надзиратель. Сажерук поднес палец к горящему факелу и зашептал на огненном языке. Пламя прыгнуло ему на ноготь, как воробей, подбирающий крошки. Когда он впервые показал Фариду, как огнем написать на стене свое имя, у того черные глаза чуть не вылезли из орбит. А ведь это совсем легко. Сажерук просунул руку сквозь прутья решетки и провел рукой по грубому камню. «Реза», — написал он и увидел, как Двупалый опустил флейту и вытаращился на огненные буквы. Реза обернулась. Боже, какой у нее понурый вид! Надо было прийти сюда раньше. Хорошо, что дочь не видит ее такой.

Реза встала, сделала шаг к своему пылающему имени и замерла. Сажерук провел пальцем огненную линию, словно стрелку, указывающую, где он. Она подошла к решетке и уставилась в пустоту, растерянная, недоумевающая.

— Извини, — прошептал он. — Моего лица ты сегодня не увидишь. Но шрамов на нем меньше не стало.

— Сажерук? — Реза протянула руку в пустоту, и он пожал ее невидимыми пальцами.

Она и вправду говорит! Черный Принц рассказывал ему, что говорил с ней, но Сажерук ему не поверил.