Чернильно-Черное Сердце
Шрифт:
— Интересно, — сказал Страйк.
— Я знаю… но у меня также плохие новости, — сказала Робин. — Мне пришлось выйти из игры. Аноми отдал приказ, что модам нужно следить за людьми, которые заходят в игру, но не играют. Он думает, что полиция может шпионить за фанатами, что может объяснить тот факт, что он сам сейчас нечасто заходит в игру.
— Неудобно, — сказал Страйк, — но не поправимо. Мы просто должны показать, что ты хорошо играешь, в ближайшие несколько дней, чтобы развеять подозрения. Что насчет Пирса?
Мысленный образ большого пениса Престона Пирса немедленно возник в голове Робин и был решительно подавлен.
— Он был близок
— Быстрая работа, — прокомментировал Страйк, который не был особенно рад этому.
— Я отказала ему в пользу того, чтобы проводить Зои домой. Думаю, это было правильное решение. Я не могла допрашивать его и следить за игрой. В любом случае, на следующей неделе…
— Есть еще одна вещь, — сказала Робин, — которая кажется… ну, это может быть огромным совпадением, но… на общей кухне есть витраж. Его сделала Мариам, женщина, которая вела у меня урок. По словам Пирса, он там уже пять или шесть лет.
— Там — я думаю, это должна быть цитата, но я не знаю — слова, написанные в верхней части, в любом случае — об Аномии. На витрине изображена некая идеализированная коммуна, и люди, представленные на ней, все были в коллективе или были друзьями Мариам, по всей видимости. А над картинкой — цитата об условиях, при которых невозможно почувствовать Аномии. Что-то насчет того, что органы должны быть солидарны друг с другом?
Робин почти слышала, как Страйк задумался в последовавшей за этим паузе. Наконец он сказал:
— Ну, совпадения случаются, но это кажется чертовски удачным совпадением.
— Ты думаешь, именно здесь Аноми получил идею для псевдонима?
— Я бы предположил, что это вполне вероятно.
— Все они были в Норт Гроув в какой-то момент. Весь актерский состав.
— Ты чертовски хорошо поработала сегодня, Робин.
Робин показалось, что она услышала женский голос на заднем плане, со стороны Страйка. Телевидение или Мэдлин Курсон-Майлз?
— Я лучше пойду, — быстро сказала она. — Поговорим завтра.
Она повесила трубку, прежде чем Страйк успел ответить.
Глава 41
Но вот появляется парень-идеалист,
С повадкой, взглядом и ухмылкой…
Констанс Нейден
Естественный отбор
Состояние культи Страйка ухудшалось. Несмотря на то, что он дважды в день наносил крем, кожа под гелевой подушечкой оставалась раздраженной и воспаленной. Он боялся, что у него могут появиться первые признаки синдрома удушья, при котором кожа покрывается язвами и разрушается, но все же не записался на прием к врачу. Какой в этом смысл? Он не мог позволить себе прекратить работу. С добавлением наблюдения за Джейго Россом их текущий список расследований стал непосильным. Единственным решением было найти новых субподрядчиков, которых можно было бы привлечь для помощи.
Исчерпав все свои связи в полиции и армии, Страйк перебрал всех предыдущих временных сотрудников, которых он не решался взять на постоянную работу. Наконец, в отчаянии, ему удалось вновь нанять на еженедельный контракт, который мог быть расторгнут без предупреждения по желанию любой из сторон, бывшего “Красного капрала” по имени Стюарт Натли, который три года назад въехал на мопеде в заднюю часть такси, за которым должен был ехать. Страйк отчитал Натли за этот проступок и уволил его на месте, поэтому он с минимальным энтузиазмом позвонил этому человеку, проглотив свою гордость. У Натли было непривлекательно-самодовольное
Тем временем через неделю должна была состояться презентация новой коллекции Мэдлин, а это означало, что она совсем не могла видеться со Страйком, что, как он признался себе, выражая сожаление Мэдлин, было очень удобно. Ее состояние крайнего напряжения вылилось в длинные монологи по телефону.
— Мне не следовало делать коллекцию такой большой. Никогда, никогда больше. Послушай, ты не мог бы приехать и встретиться со мной после презентации? Мне нужно вырваться на свободу: это самый худший раз в жизни. Я хочу быть с кем-то, кому наплевать на украшения — я хочу быть с тобой — и я хочу выпить и потрахаться.
Страйк не возражал против большей части этой программы, и все же подозрение, рожденное приглашением на литературную презентацию, побудило его сказать:
— После того, как все закончится, верно? Ты же не просишь меня зайти? Потому что там будет пресса, не так ли?.
— Да, — сказала она, — но… Ладно, нет, не заходи, если не хотите.
— Отлично, хорошо, встретимся после. Во сколько все закончится?
— В девять, — сказала она, и затем: — Пожалуйста, приходи, если сможешь. Я скучаю по тебе, и если я буду знать, что ты придешь, чтобы забрать меня от всего этого, я смогу выглядеть счастливой для фотографий.
— Ты должна быть счастлива в любом случае, — сказал он. — То, что ты мне показывала, выглядело невероятно.
— О, Корм, ты такой милый, — сказала она со слезами в голосе. Сейчас мне все это кажется полным дерьмом, но я всегда чувствую себя так перед запуском — или я думаю, что чувствую, но это всегда происходит в таком тумане, что я не могу быть уверена.
Итак, Страйк (все еще в духе того, чтобы дать шанс нормальным отношениям) решил встретиться с Мэдлин после ее запуска, хотя он отметил, что она хотела, чтобы он заехал за ней, в то время как он хотел встретиться с ней далеко от места, где, как он был уверен, будет Шарлотта. Высказать эту озабоченность означало бы открыть дверь для другого разговора, который он не хотел вести, поэтому план остался неопределенным, и он, и Мэдлин, возможно, решили, что их предпочтения возобладают.
Тем временем пара долгожданных отлучек временно ослабила давление на агентство: Грумер улетел на десять дней в Марокко, а Фингерс — в Нью-Йорк, чтобы навестить свою обожаемую мать и отчима, который подозревал его в воровстве.
— Итак, это наша возможность, — сказал Страйк команде во время ободряющей беседы по конференц-связи (времени на личную встречу не было), — исключить несколько подозреваемых по Аноми.
В первый понедельник мая, который был банковским праздником, Страйк, прихрамывая, пришел в район Лисмор-Серкус вскоре после рассвета, чтобы присмотреть за трехкомнатной двухуровневой квартирой, где Уолли Кардью жил со своей бабушкой и сестрой. К восьми часам из квартиры донеслись лишь два признака жизни: кто-то открыл шторы, и на подоконник вскочила белая кошка и с присущим кошкам надменным видом уставилась на окрестности.