Шрифт:
Посвящение: Принцип волны
Я часто слышал и слышу, что все творческие люди — сумасшедшие. Я воспринимаю эти слова
буквально, потому что знал такого человека. Я не шучу — он действительно был не от мира сего.
Рядом с ним я и сам порой чувствовал себя ненормальным, и тем не менее меня тянуло к нему с
невероятной силой. Я не понимал его, я был далёк от его мира, но почему-то отчаянно хотел стать
для него особенным. Я хотел, чтобы он выделил меня из толпы,
отметил, запомнил, но я ничего не делал для этого. Я следил за ним издалека, наслаждался им на
расстоянии, ловил каждое движение, жест и слово и верил, что однажды перестану быть «одним из».
И ведь никогда прежде я не был столь безынициативным, напротив, обычно я напролом пёр к своей
цели и добивался желаемого. Просто он был другим. Слишком другим.
До сих пор не понимаю, как приятелю удалось затащить меня на вечеринку к «неземным».
«Неземные» — это художники, музыканты и прочие психи. Вот там-то, среди каких-то обкуренных
аморфных существ, я увидел его. Филипп. Он читал стихи с импровизированной сцены, приложив
бледную руку к груди и закатив почти бесцветные глаза к потолку. В удушливом запахе благовоний, в дыму, под тихое повизгивание скрипки с пластинки, в своём ярко-бирюзовом пиджаке и драных
штанах в красную клетку он будто парил над толпой слушателей, покорённых им.
Его правда слушали. Замерев с полузакрытыми глазами и мягкими улыбками на губах, «неземные»
внимали каждому его слову. Он был их богом в это мгновение. Филипп покорил и меня. Я не знаю, как объяснить это чувство, просто вдруг в забитом людьми помещении остался лишь он один.
Я стал завсегдатаем на этих сборищах, но обычно стоял в каком-нибудь тёмном углу и искал
глазами Филиппа. Он успокаивал меня, он снимал скопившееся во мне напряжение одним своим
присутствием. Он был чем-то эфемерным, прозрачным, несуществующим в реальности, и я боялся
разрушить созданный в моём подсознании образ. Казалось, что он рассыпется , если я прикоснусь к
нему. Слишком хрупкий для моих грубых рук. Слишком неживой для меня, живого. Слишком
выдуманный для правды.
Я бы так и остался сторонним наблюдателем с робкой надеждой, если бы Филипп сам не подошёл
ко мне в один из вечеров, когда я уже собирался уйти. Он смотрел на меня и улыбался своими
бесцветными глазами, поблёскивающими из-под светлых редких ресниц.
— Почему вы держитесь особняком? — журчащим голосом спросил он и, нелепо взмахнув рукой, добавил шёпотом: — Я наблюдал за вами.
— Не замечал заинтересованности в моей скромной персоне, — я терялся в нём, я тонул в этой
близости.
— Зато я многое замечаю, — Филипп подмигнул мне. — Как вас зовут? Хотя нет, — он замахал
обеими руками, — не говорите! Я не хочу портить совершенство именем!
Честно говоря, я был ошарашен. Он меня считает совершенством? Этот властитель «неземных», этот божок? Наверное, я был похож на идиота, тараща глаза, как бык на скотобойне, и беззвучно
шлёпая губами, как снятая с крючка рыба.
Филипп же, игнорируя моё замешательство, вдруг затараторил, сбиваясь:
— Я понимаю, что мы едва знакомы, но я не прощу себе до конца жизни, если не поймаю
совершенство в объектив! Пожалуйста, я умоляю, позвольте мне увидеть прекрасное!
— Я не понимаю...
— Да-да, я, пожалуй, тороплю события, но не согласитесь ли вы попозировать мне? Поедем прямо
сейчас! Ну же! — он схватил меня за руку и потащил к входной двери, кивая на ходу знакомым, лица
которых сливались передо мной в сплошное размытое пятно.
— Куда мы...
— Здесь недалеко! Двадцать минут пешком, — торопливо журчал божок, перебивая меня.
— Я на машине.
— Тем более! Быстрее, прошу!
Я не помню, как мы добрались до его квартиры-студии. Я был слишком обескуражен и шокирован, чтобы здраво мыслить.
А потом Филипп кружил вокруг меня с фотоаппаратом, охая и восторженно вздыхая. Я чувствовал, что в эту минуту он находился в своём собственном измерении, в котором мне нет места. Я лишь
удачный рисунок на обоях, добавляющая букету изящности зелёная веточка, яркий заголовок в
газете, юбилейный червонец.
Отложив через какое-то время фотоаппарат, Филипп, всё ещё восторженный и возбуждённый, начал
раздеваться. Я застыл посреди комнаты и не мог понять, что происходит, но он думал за нас двоих.
Он руководил. Он руководил процессом. Дирижёр.
А дальше всё смешалось в прикосновения, поцелуи, стоны и крепкий запах моих сигарет.
Я позволил богу пасть и запачкаться в моей грязи.
Утром я проснулся от странных щелчков, разлепил веки и замер, едва не застонав: Филипп опять
фотографировал меня.
Не было никаких объяснений и разговоров, был только зелёный чай и сыр с плесенью. Ненавижу и
то, и другое.
С тех пор божок стал для меня в какой-то степени человеком из плоти и крови, но от этого он не был
менее необычен. Он всё равно оставался загадкой, которую я никогда бы не смог разгадать.
Удивительно, но он так и не спросил моего имени, наоборот, всячески упирался и протестовал, когда я пытался по-нормальному представиться ему. Это было дико, странно, но так подходило его