Черное колесо. Часть 1. История двух семеек
Шрифт:
– Уж и не знаю, – со вздохом, – он ведь друзьям ставит за помощь.
– Денег изведёт больше, чем если бы грузчиков со стороны наняли, – проворчала Анна Ивановна.
– Это уж как положено. Помню, когда мы мне первое платье справили, так на обмывании пропили раза в три больше, чем само платье стоило, – улыбнулась воспоминаниям Мария Корнеевна.
– Да уж, избаловала ты его в Сибири, – сказала Анна Ивановна сурово.
Мария Корнеевна в тысячный раз в своей жизни хотела сказать, что уж если кто и избаловал её мужа, так это сама Анна Ивановна, и в тысячный раз промолчала.
– Что-то умаялась я сегодня, а мне в ночную. Я посплю часок, – сказала она с лёгкой просительной интонацией.
– Отдохни, Машенька, отдохни.
Ласковое обращение «Машенька»
В комнате опять воцарилась тишина, которую через несколько минут разорвала резкая трель дверного звонка. Анна Ивановна подобралась.
– Олег, открой!
Олег, как учили, набросил цепочку и приоткрыл входную дверь. В узкую щель на полутёмной лестничной площадке виднелись немолодая интеллигентного вида женщина, за спиной которой маячил молодой парень, крепыш среднего роста, с большим лбом и длинными до плеч, густыми, светло-каштановыми, вьющимися волосами, зачёсанными назад. На его веснушчатом, с первым золотистым пушком на подбородке, лице играла весёлая, даже немного наглая усмешка, в небольших голубоватых глазах светился быстрый и острый ум. Впрочем, Олег по юношеской нелюбознательности к людям не обратил на все это никакого внимания, лишь отметил, что эти незнакомые люди явно не походили на тех, кого они ждали.
– Добрый вечер, мы хотим поговорить с Анной Ивановной Буклиевой, – услышал он голос женщины.
– Баб, это к тебе, – крикнул Олег, не снимая цепочку.
– Я сегодня не принимаю, – раздался ответный крик, – впрочем, впусти, раз уж пришли.
Надо сказать, что, несмотря на всю свою внешнюю суровость, Анна Ивановна пользовалась в городских кругах доброй и вполне заслуженной славой успешного ходатая по самым разным делам, связанным с государственными органами. К ней со своими проблемами обращались знакомые, малознакомые, а подчас и совсем незнакомые люди, Буклиева выслушивала их и, если находила просителя несправедливо обиженным, а требования разумными, то незамедлительно принималась «хлопотать». Суть её методы была проста и незатейлива: Анна Ивановна составляла прошение и вкупе с необходимыми справками подавала его чиновнику, ответственному за принятие решения, после чего, обрядившись в «присутственное» платье, именно то, в котором она сейчас восседала в кресле, она с момента открытия устраивалась в приёмной этого чиновника и при каждом его появлении интересовалась прохождением её дела. Так она высиживала недвижимо от открытия до закрытия «присутствия», день за днём, даже тогда, когда нужного ей чиновника заведомо не было на работе. Некоторые из вновь назначенных чиновников пробовали по незнанию отказывать, посылать ее собирать дополнительные справки и даже давать указание не пускать Буклиеву в здание, но опытные секретари советовали: «Вы уж лучше подпишите. Она любого пересидит».
Поводом для «хлопот» могло послужить что угодно, от вопроса жизни или смерти до полнейшей ерунды. Олегу вспоминался один такой случай: бабушка потратила две недели на то, чтобы в паспорте её протеже имя Оскар заменили на Аскар. А протеже был слепой, немолодой, за пятьдесят лет, человек, который несколько раз приходил к ним в дом и долго говорил о том, насколько это важно для него. Над этими хлопотами подтрунивала вся семья, но Анна Ивановна снизошла до объяснений только Олегу.
– Пойми, что даже одна буква в имени может много значить для человека. Представь, что тебе в метрике написали бы не Олег, а Олуг. Простая описка, но тебя бы всю жизнь звали Олухом, это бы отравило тебе детство и юность и пресекло бы карьеру. Тут не только букву, имя целиком сменишь. А для него в этой первой букве заключается и национальная, и религиозная идентификация. Да ещё слепой от рождения, он всё острее чувствует.
Чтобы закрыть эту тему, заметим, что всё это Анна Ивановна делала совершенно бескорыстно. Ей пробовали дарить подарки, совали деньги, но она неизменно отказывалась.
И Олег, и Анна Ивановна решили, что вечерние посетители были именно из разряда просителей и соответствующим образом отнеслись к ним. Буклиева оценивающим взглядом окинула вошедшую в комнату женщину: далеко за пятьдесят, одета хорошо, но притемнённо, по-вдовьи, тонкие черты лица и глаза слегка навыкате выдавали семитское происхождение, что несколько удивило Анну Ивановну – евреи обычно к ней не обращались, решая свои проблемы в своём кругу и своими методами. На сопровождавшего женщину молодого человека Буклиева не обратила большого внимания, отметила только, что очень молодой, лет восемнадцати, и излишне длинноволос, на взгляд Анны Ивановны, естественно. «Сын, наверно, – подумала поначалу Анна Ивановна, но, отметив светлые волосы и слегка раскосый монгольский разрез глаз, изменила решение, – скорее племянник, причём по мужу».
– Мария Александровна Ульяшина, – представилась женщина, – мы по поводу комнаты, – и протянула Буклиевой ордер.
Эти слова громом прогремели в ушах Анны Ивановны. «Интрига, – подумала она, автоматически беря ордер, – завтра же всё выяснить и немедленно хлопотать. Ведь мне положительно говорили, что никакого ордера не выписано, и пока нет никаких определённых претендентов. Интрига!» Она взяла себя в руки и вчиталась в ордер. Выписан он был на имя Владимира Ильича Ульяшина. Несмотря на шок от неожиданности и расстройство, что-то щёлкнуло в голове Буклиевой от этого сочетания отчества и фамилии, она их определённо слышала и по какому-то нашумевшему делу, не самарскому, это точно, и довольно давно. Анна Ивановна быстро перебрала несколько лет назад и, дойдя до шестьдесят первого, остановилась: стоп, вот оно! Она бросила быстрый взгляд на Ульяшину и разглядела лишние, не по возрасту, морщины, и тёмный, под стать платью и платку, цвет лица, и общую подавленность, скорее даже усталость от ударов судьбы. Мария Александровна, в свою очередь, поймала этот взгляд, и, догадавшись, чем он вызван, твёрдо выдержала его.
«Крепка», – отметила про себя Анна Ивановна, но вслух жёстко сказала:
– Это моя комната, по закону и справедливости. Я её никому не отдам. Хотите, вызывайте милицию, пусть они меня отсюда выносят.
Она не могла не сказать этой фразы. Она готовилась к этому моменту много дней, она повторяла её все последние часы, когда в освободившуюся комнату внесли её кресло и она утвердилась в нём.
– Зря вы так, Анна Ивановна, – мягко сказала Мария Александровна.
– Я, как мне помнится, вам не представлялась, – ответила Буклиева.
– А мы здесь уже были, посмотрели комнату, поговорили с вашими бывшими соседями. К сожалению, вас не застали. Тогда бы и объяснились. А так я понимаю, всё это для вас неприятная неожиданность.
«И ведь никто ничего не заметил, никто не предупредил. Всё сама!» – с грустью отметила Анна Ивановна. Она уже несколько минут испытывала нарастающий дискомфорт и, наконец, догадалась, в чём дело: посетительница по-прежнему стояла перед ней, держа сумочку обеими руками.
– Олег, стул! – крикнула Анна Ивановна, стараясь быстрее исправить неудобную для неё ситуацию – надо же так опростоволоситься, воистину квартирный вопрос портит людей!
Олег прекрасно изучил бабушкины интонации. Он понял, что, во-первых, стул надо принести быстро, желательно бегом, во-вторых, что «стул» – это не табуретка с кухни, не продавленные стулья из родительской комнаты, это «венский» стул из бабушкиной комнаты, и, в-третьих, что стул необходим один, молодому человеку присесть не предлагалось. Олег обернулся в одно мгновение и почтительно пододвинул стул Марии Александровне. Та, благодарно кивнув, села и расправила юбку на коленях.
– Да вы не волнуйтесь, бабушка, – впервые подал голос Владимир, который до этого стоял рядом с Олегом, смотря в окно, как будто всё происходящее в комнате не имело к нему никакого отношения, – я тут долго не задержусь.