Черное колесо. Часть 1. История двух семеек
Шрифт:
Итак, семья Буклиевых… Впрочем, давайте сразу определимся: в этой семье натуральным Буклиевым был только муж Анны Ивановны – Николай Григорьевич Буклиев, второй муж, если быть совсем точным, а вся семья относилась к роду Крюгеров. Это долгая история, и мы её по возможности полностью осветим в настоящей главе, пока же заметим, что до последних лет жизни Анна Ивановна подписывалась фамилией Крюгер-Буклиева, а на её могильном камне было выбито «Крюгер», по паспорту, к немалому удивлению Олега.
Владимир Яковлевич Крюгер, 1885 года рождения, из обрусевших немцев приснопамятной Немецкой колонии на Волге, перебрался в Самару в конце 1918 года. То было время тонкого лавирования между различными противоборствующими силами, попеременно бравшими верх в междоусобной гражданской войне, и Самара представлялась наиболее надёжным местом для устройства, если, конечно, не рассматривать
Анна Ивановна Леонтьева была молода и красива. Она незадолго до знакомства с Крюгером переехала вместе с младшим братом в Самару из Саратова. Зачем, она и сама не могла внятно объяснить даже по прошествии лет. «Это была судьба!» – сказал она внуку незадолго до смерти. Семейная легенда гласила, что Владимир Яковлевич спас Анну Ивановну от покусительств бандитов, и восхищение невинной красотой с одной стороны и благодарность за спасение этой самой невинности с другой послужили первопричиной скорого венчания.
Так ли это было на самом деле или это было только красивое предание, Олегу не суждено было выяснить. Нельзя сказать, что воспоминания о «крюгеровском» периоде жизни были в семье под запретом, но услышанные или подслушанные Олегом рассказы никак не складывались в целостную картину. Он чувствовал здесь какую-то тайну и приставал ко всем с расспросами, но бабушка предпочитала не вспоминать о своей молодости, дед Буклиев знал далеко не всё, да и на то по привычке напускал туману, отец же мог передать ему лишь легенды, в том виде, в каком они остались в его памяти по рассказам матери. И все тщательно избегали упоминать фамилию Крюгер. Всё прояснилось, когда в руки Олега попал семейный архив, но тогда спрашивать было уже не у кого. Олег, уже во взрослом возрасте, пробовал восстановить генеалогию семьи, но деревня, в которой родился его дед, была давно погребена под водами Балаковской ГЭС вместе со всеми церковными книгами и метрическими записями, старые архивы в Саратове сгорели во время гражданской войны, а из тех документов, что остались, он выяснил лишь то, что у ремесленника-краснодеревщика Леонтьева Ивана Николаевича было шесть детей, в том числе Анна и Павел, но это он знал и так.
Относительно востребованности своей специальности Владимир Яковлевич не ошибся – взрыв мостов в гражданскую войну был излюбленным методом отрыва от наседавших отрядов противника, поэтому работы хватало и в промежутках между боевыми действиями, и несколько лет после их окончания. В середине двадцатых Крюгер, измученный постоянными длительными командировками и разлуками с молодой женой, принял предложение Самарского индустриального института перейти на постоянную работу, на более спокойную, как тогда казалось, должность профессора и заведующего кафедрой. Анна Ивановна немало способствовала принятию этого решения. Нельзя сказать, что её жизнь в эти годы была пуста и неинтересна, как это представлялось новому, выходящему на авансцену поколению, не мыслящему жизнь без подвига или хотя бы без постоянной работы на благо Родины. Анна Ивановна прекрасно обходилась без этих атрибутов новой жизни, тем более что времени и так катастрофически не хватало. Не считая частых, в среднем раз в год переездов на новую квартиру и связанных с этим хлопот по устройству на новом месте, были ещё встречи с многочисленными приятельницами, посещение синематографа, чуть ли не ежедневных поэтических вечеров и шедших чередой художественных выставок, где быстротечное лето русского авангарда щедро одаривало необычными и прекрасными цветами.
Но с годами стала накапливаться какая-то неудовлетворенность и усталость от всей этой суеты, да и возраст давал себя знать – скоро тридцать, немало по тем временам. Разобравшись в своих чувствах и посоветовавшись с ближайшими подругами, Анна
Ожидание благоприятных обстоятельств несколько затянулось, но к двадцать шестому году всё сложилось: и тоска Анны Ивановны, и кафедра Владимира Яковлевича, и осознание того прискорбного факта, что новая власть всерьёз и надолго. Но возникло новое осложнение: оказалось, что не всё так просто, что некоторые вещи не подчиняются голосу рассудка и что жизнь согласно принципу «как получится» или, как говорили в былые времена, «как Бог даст», имеет если не преимущество, то право на существование. Целый год Анна Ивановна мучила себя ожиданиями и терзаниями, извела Владимира Яковлевича чуть ли не ежедневными постельными упражнениями, но так и не добилась результата. Дело дошло до самых мрачных предположений, и лишь когда был согласован день визита к врачу, Анна Ивановна почувствовала: да, свершилось. В последний год жизни она призналась, опять-таки внуку, уже студенту, в том, о чём никогда не говорила мужу и сыну: за месяц до знаменательного события она по совету одной из своих знакомых, немолодой уже дамы, сходила в церковь и поставила свечку перед иконой. «За сорок пять лет после этого ни разу в церкви не была, а сейчас думаю, а вдруг Он есть? – сказала Анна Ивановна и добавила: – Ты уж живи так, чтобы не гневить Его, а как умру, поставь где-нибудь, осторожно, свечку на помин моей души, может быть, нам и зачтётся».
Рождение драгоценного дитяти, торжественно и несколько неразумно наречённого Рихардом, на некоторое время смирило необузданную энергию Анны Ивановны. Но уже через несколько месяцев, когда притупились первые страхи и иссякли естественные, самые простые и приятные, как стало понятно позже, материнские хлопоты, Анна Ивановна, глядя на посапывающего в колыбельке сына, начала задумываться о будущем. Время для всестороннего развития несомненно гениального ребёнка ещё не пришло, поэтому Анна Ивановна озаботилась более земной проблемой – строительством крыши над головой. Было бы явным преувеличением сказать, что Крюгеры ютились по углам, но об отдельной квартире, а уж тем более об отдельной детской комнате не приходилось даже и мечтать. С момента Великой Революции, как незадолго до рождения Рихарда стали официально именовать октябрьский переворот, и окончания победоносной гражданской войны в Самаре, как, впрочем, и по всей России, не было построено ни одного дома. Единомоментное решение жилищных проблем победившего пролетариата путём экспроприации собственности господствовавших ранее классов и максимального уплотнения квартир их прислужников – врачей, учителей, инженеров и прочего нетрудящегося элемента – давно исчерпало себя, так что даже стремительно увеличивающийся авангард пролетариата вынужден был прозябать в специальных общежитиях, в которые переделали ненужные при социализме гостиницы.
Только Анне Ивановне, бесконечно далёкой от реальной жизни, могла прийти в голову мысль начать в этих условиях строительство частного дома.
– Какой частный дом?! – в притворном ужасе схватился за голову Владимир Яковлевич, когда жена первый раз изложила ему выношенную идею. – Конечно же, кооперативный, не дом, а символ новой коммунистической кооперации, не имеющей ничего общего с выброшенной на свалку истории капиталистической кооперацией. У меня и название есть подходящее – «Кооператив красной профессуры „Красный строитель“».
– Не слишком ли много красного? – совершенно серьёзно спросила Анна Ивановна, не обращая внимания на иронический тон мужа.
– Кашу маслом не испортишь. У них не до всех с первого раза доходит.
Зря смеялся Владимир Яковлевич, полагая, что всё это лишь очередная блажь супруги, которая сама собой сойдёт на нет при столкновении с суровой действительностью. Пусть другие, умудрённые жизнью, скрупулёзно подсчитывают шансы и безнадёжно опускают руки – Анна Ивановна уже наметила цель, взяла разбег и с неотвратимостью носорога двинулась вперёд.