Черное облако (другой перевод)
Шрифт:
— Вовсе нет. При каких обстоятельствах вы пойдете по пути, сопряженному с громадным риском? Нет, даже и не пытайтесь ответить. Послушайте меня. Ответ таков: вы подвергните себя опасности, если все другие возможности будут казаться еще худшими.
— Но другие возможности не хуже. Была возможность ничего не предпринимать, это не было связано с риском.
— А вот и нет. Это было связано с риском, что вы станете всемирным диктатором!
— Бред! Тесто, из которого я сделан, не годится для производства диктаторов. Единственная моя агрессивная черта — терпеть не могу дураков. Да разве я похож на диктатора?
— Увы, Крис, — сказал Марлоу. — Не с нашей точки зрения, конечно, — добавил он поспешно,
— Но это не объясняет, почему перспектива нашей диктатуры над миром, совершенно нелепая, как мы знаем, могла показаться им худшим вариантом, чем те пагубные действия, которые они предприняли?
— Есть еще одна причина, по которой они никогда не пришли бы к другому решению, — добавил Паркинсон. — Можно, я расскажу историю моей жизни? В детстве я учился в привилегированной школе. В таких заведениях особенно способных ребят обычно поощряют к изучению классиков, может быть, это прозвучит нескромно, я тоже этим занялся. Я получил стипендию в Оксфорде, учился довольно хорошо и обнаружил на двадцать втором году жизни, что моя голова забита бесполезными знаниями, во всяком случае, для человека, не обладающего какими-то выдающимися способностями — а я ими не обладал. Ну, я и поступил на административную службу. И она привела меня к теперешнему моему положению. Мораль истории такова: я пришел в политику совершенно случайно. То же произошло и с другими — я не уникум и не претендую на это. Но нас, случайных рыбешек, ничтожное меньшинство, мы обычно не занимаем особо влиятельных постов. Почти все политики избирают политическую карьеру потому, что она их привлекает, потому, что они стремятся быть в центре внимания, им нужно чувствовать свою власть.
— Какая исповедь, Паркинсон!
— Теперь вы понимаете, о чем я говорю?
— Пока еще весьма смутно. По-вашему, ход мыслей у ведущих политиков таков: они не могут себе представить, что кому-то перспектива стать диктатором может казаться совершенно неприемлемой.
— Теперь мне все стало ясно, Крис, — ухмыльнулся Лестер. — Повсеместное взяточничество, показательные казни для развлечения, никакой пощады ни женщинам, ни детям. Должен сказать, что я рад, что влип во все это.
— Во что — во все это? — спросил русский с некоторым удивлением. — Это вы о возможных массовых погромах и резне?
— Да, Алекс, но довольно об этом.
— Для Кремля потеря власти — худшая вещь, которую они могут себе представить, — сказал Александров.
— Алекс как всегда замечает самое главное, — ответил Паркинсон. — Полная и окончательная потеря власти — вот самая ужасная перспектива, которую политики могут вообразить. Все другое перед этим меркнет.
— Паркинсон, вы меня просто уничтожили. Видит бог, я весьма невысокого мнения о политиках, но я не могу себе представить человека, сколь бы плох он ни был, для которого личное честолюбие значит больше, чем судьба всего живого.
— О, мой дорогой Кингсли, как мало вы знаете людей! Вам известно библейское изречение: «Да не будет знать твоя правая рука, что творит левая»? А известно вам, что оно означает? Оно означает — держите свои мысли в маленьких, удобных непроницаемых отделениях, никогда не давайте им взаимодействовать и противоречить друг другу. Оно означает, что можно ходить в церковь один раз в неделю и спокойно грешить все остальные шесть дней. Вы ошибаетесь, если считаете, что кто-то думает о том, что ракеты несут гибель человечеству. Ни в коем случае. Они рассматривают это, как смелый удар по агрессору, который уже однажды причинил столько вреда населению Земли и привел даже сильнейшие нации на грань гибели. Это дерзкий ответ демократии на угрозу потенциального тирана. О, я не смеюсь, я говорю совершенно серьезно. И не забывайте о словах Гарри Лестера о женщинах и детях. Довольно точно подмечено.
— Но это же такая нелепость!
— С нашей точки зрения — конечно. С их — нет. Не приписывайте своего образа мыслей другим.
— Если откровенно, Паркинсон, мне кажется, что эта передряга лишила вас здравого смысла. Не может быть, чтобы все было так скверно, как вы утверждаете. Откуда вы узнали об этих ракетах? Из Лондона?
— Да, из Лондона.
— В какой-то степени это честно с их стороны?
— К сожалению, я должен вас еще раз разочаровать, Кингсли. Я не могу этого доказать, но думаю, мы никогда бы об этом не узнали, если бы Британское правительство могло присоединиться к США. Вы должны понять, эта страна менее других обеспокоена вашим предполагаемым господством над миром. Не будем лукавить, Британия быстро и неуклонно теряет положение одной из ведущих стран мира. Думаю, Британское правительство не очень бы огорчилось, если бы США, Советы, Китай, Германия да и остальные страны оказались в подчинении у некой группы людей, обосновавшихся на Британских островах. Возможно, они думают, что часть вашей славы, или, если позволите, нашей, достанется им. Они искренне мечтают, что сумеют со временем обвести вас вокруг пальца и добьются, что, рано или поздно, вы передадите в их руки, доставшуюся вам власть.
— Вы не поверите, Паркинсон, но было время, когда я считал себя сверхциником.
Паркинсон усмехнулся.
— Мой дорогой друг Кингсли, давно пора с жестокой откровенностью сказать то, что вам должны были сказать много лет назад. Как циник вы никуда не годитесь — вас кто угодно заткнет за пояс. По существу, и я говорю это совершенно серьезно, вы — неисправимый идеалист.
Марлоу вмешался в разговор.
— Может быть, когда вы покончите с самоанализом, мы обсудим, что делать дальше?
— Как в проклятой чертовой чеховской пьесе, — сказал Александров.
— У нас интереснее и более тонко, — сказал Мак-Нейл.
— Наши действия очевидны, Джефф. Расскажем все Облаку. Как ни крути, но выбора у нас нет.
— Вы уверены в этом, Крис?
— Конечно, какие тут могут быть сомнения? Сначала я изложу наиболее эгоистические соображения. Надеюсь, мы сможем предотвратить гибель всего живого на Земле, Облако, возможно, смягчится, если мы его предупредим. Но, несмотря на исповедь Паркинсона, я сделал бы то же самое, даже если бы речь не шла о всеобщем выживании. Пусть это звучит довольно странно, и слова не совсем точно передают мою мысль, но я считаю, что поступить так — значит поступить человечно. Впрочем, я думаю, что этот вопрос мы должны решать сообща и, если все с этим согласны, будем голосовать. Мы могли бы спорить еще много часов, но мне кажется, каждый уже все обдумал и решил про себя. Итак, голосуем. Лестер?
— Я за.
— Александров?
— Давайте предупредим гада. В любом случае нам перережут глотки.
— Марлоу?
— Согласен.
— Мак-Нейл?
— Да.
— Паркинсон?
— Согласен.
— Для интереса, хотя это действительно похоже на Чехова, объясните, Паркинсон, почему вы согласились? С нашей первой встречи и по сей день, я считал, что мы с вами по разные стороны баррикад.
— Так и было. Я должен был стараться добросовестно выполнять свою работу. Сегодня, кажется, я окончательно освободился от этой добросовестности, чтобы обрести новую, истинную добросовестность. Возможно, я и сам становлюсь записным идеалистом, но я согласен с тем, что вы сказали о нашей ответственности перед человеческим родом. И я согласен с вашим пониманием человечности.