Черное озеро

Разумовская К.

Незваные гости не смогут пробраться незамеченными – настоял Амур и я, как дурочка, согласилась.

Кто же знал, что будет так душно?

Волосы прилипли ко лбу. Когда по спине побежал ручей, пришлось снять рубашку и сменить её на один из корсетов, любезно предложенных Невой. Звук дождя не успокаивает. Эхо тяжелых шагов сплетается со звоном разбивающихся капель, а в голове словно заело – смех. Безумный и дикий.

Своды потолка расписаны десятками изображений. Они перетекают из одного в другое, объединённые лишь Грехами и Смертью.

Мама

бы точно не одобрила того, чем я сейчас занимаюсь.

Я промываю пальцы водой из фляжки и сажусь на колени. Катунь приободряюще хлопает меня по спине. Разумовский сделал первый надрез без моего участия. Погрузив руки по самые локти в кровавое месиво, я прикидываю на месте ли все органы. Сдерживаю очередной приступ тошноты из-за сладковатого запаха гнили.

Тушка не должна была начать разлагаться так скоро.

Меня переполняет ужас от одного только осознания того факта, где сейчас мои руки, но я всячески стараюсь отогнать эти мысли подальше.

Пускай я не врач, но о телах знаю всяко побольше кучки средневековых балбесов. Да и четыре года сестринского дела в колледже не прошли даром. Не то чтобы эти знания мне пригодились хоть раз после окончания обучения. Разве что – сегодня.

Здесь, если мне не изменяет память, должна была быть печень. Она пару раз болела после пьянок с друзьями. Пальцы увязают в жидкой каше с комками свернувшейся крови. Внутренности будто сварились в теле. Амур, сидящий поблизости бледен, но с интересом следит за моими действиями. Маска из ткани постоянно сползает, лишний раз отвлекая. Стивер делает зарисовки трупа в своем блокноте.

– У него почти все потроха разъехались. – из-за импровизированного средства защиты слова звучат зловеще приглушенно. Стивер натягивает мне маску на уши.

– Это мы и так видим. – недовольно буркает Идэр, держащаяся на приличном расстояния от процессии. Я запускаю руку глубже в брюшину и натыкаюсь на кишечник, наощупь напоминающий вареного кальмара. Будто мягкая резина. Меня вновь начинает подташнивать.

– Кишечник цел. – констатирую я, стараясь ощупывать его как можно более аккуратно.

Только буквального дерьма мне не хватало.

Амур с детским восторгом кивает, будто копошится в теле безумного мужчины вместе со мной. Не сдерживаюсь и бросаю на него недовольный взгляд.

– Хочешь присоединиться?

– О, нет, я не хочу портить аппетит.

– Тебе понравится. – желчно парирую я, ощупывая двенадцатиперстную кишку, тонущую в слизи и крови. засовываю пальцы глубже, в поисках поджелудочной. Цепляюсь за что-то и осознаю, что рука застряла. Кажется, кольцо зацепилось за ребра. Кровь шумит в ушах от всепоглощающего ужаса. Резко дергаю правую кисть на себя, от чего, в след за ней, на меня вылетает множество бордовых ошметков. Куски плоти стекают по плечам и лицу, разнося отвратительный запах повсюду. Еле сдерживаюсь, чтобы не разрыдаться.

– О, нет, мне не понравится. – ядовито бросает Амур, поднимаясь.

Я не шевелюсь, ощущая склизкую субстанцию на лбу и щеке. Все тело содрогается от переполняющего меня отвращения. Меня тошнит, но я героически подавляю рвотные позывы. Один за другим. Разумовский садится возле меня, буквально вырывая лоскут ткани из рук Стивера и аккуратно снимает с меня пропитанную внутренностями маску. Обессиленно опускаю руки, заляпанные остатками потрохов. Амур улыбается, стирая кровь с моего лица платком из нагрудного кармана своего пальто.

Как же я хочу ему врезать.

Собираю остатки своего достоинства в кучку и выдаю ровным голосом:

– Не думаю, что это заразно. Во всяком случае, не воздушно-капельно. Не как простуда и лихорадка. – рука Амура, крепко сжимающая ткань, замирает, когда до него доходит смысл моих слов. Его глаза расширяются от ужаса, проступившего на изможденном лице. Впервые вижу его таким. С трудом сглатываю ком, вдыхая запах разложения. К глазам поступают слёзы.

– Вероятнее всего, заражение происходит через кровь.

***

Хастах запер меня в небольшом помещении. Не знаю, чем служил этот клоповник, когда храм принимал верующих, но сейчас эта каморка напоминает гроб. Я не сопротивлялась, смело шагая в темноту, сжимая толстую свечу в руках. Моё мужество закончилось, когда дверь захлопнулась за спиной. Через час я уже разбила руки в кровь, колотя стены. Мольбы выпустить очень скоро сменились истерикой. Оставив свечу посередине, забиваюсь в угол. Слёзы стекают по щекам, пока сердце норовит выскочить из груди.

Я не хочу умирать.

Я не хочу…

Не знаю, сколько времени прошло, но кажется, что целая вечность.

Жизнь не пронеслась перед глазами чередой стоп-кадров. Я старалась вспомнить хоть что-то, но обрывки важных воспоминаний ускользали сквозь пальцы, в отличии от ненужного хлама, заполняющего голову.

Вот я сижу в школе и оттираю жвачку с брюк на коленке. Какой-то уникум прилепил её под парту и я, конечно же, в неё вляпалась.

А тут я на семейном застолье, когда родители ещё не развелись. Дед называет меня позорищем за то, что я не понимаю время по часам. Мне восемь и тогда я ещё не знала, что слышу это слово в своей адрес не в последний раз. Не знала, что «позорище» станет нарицательным к моему имени.

Вот я плачу после тренировок и говорю себе, что это было в последний раз. Завтра я всё брошу просто потому, что не могу больше биться головой о стену. Я не вижу никакого результата, хоть выкладываюсь на полную. Моё тело не создано для спорта. Тогда я не знала, что буду клясться себе оставить всё каждый чертов день, но всё равно буду возвращаться. И что всю жизнь я буду обещать себе опустить руки, но никогда не сдержу слова.

Тут я впервые вижу Разумовского. Высокого, надменного, с тенью злорадной улыбки на губах.