Черное платье на десерт
Шрифт:
Машина остановилась в двух шагах от центральных ворот клинического городка, где и находился морг…
Смоленская скрылась за дверью печального заведения и появилась спустя пару минут довольная, с выставленным вперед большим пальцем правой руки, что означало: порядок!
– Пошли, Изольда, твой Желтков там и ждет тебя. Ты бы видела, как он обрадовался, услышав, что ты здесь… А ты, Иван, подожди нас в машине, хорошо? Если что, посигналишь… Хотя… тогда будет уже поздно, разве что нам с Изольдой придется раздеться и лечь на столы, притворившись трупами…
– Ну и юмор у вас, Екатерина Ивановна, – покачал
В прохладном коридоре их встретил Желтков. Увидев Изольду, он обнял ее:
– Я ждал тебя, знал, что ты так просто не сдашься…
– Они приходили по мою душу? – спросила Изольда.
– Нет, не приходили, но звонили и предупреждали, что как только объявишься, чтобы немедленно сообщил, ведь у тебя на руках разрешение на эксгумацию трупа, так? И где же ваш труп?
Они уже вошли в просторный, залитый бледным светом зал, и Смоленская, подняв мешок, спросила:
– Куда ВСЕ ЭТО выложить?
Даже циничный Желтков удивился тому, каким обыденным тоном это было произнесено.
– А вы ничего… того… москвичи… крутые… Вот сюда вываливайте… А тут что, расчлененное тело?
– Это дракон какой-то, который и съел тело…
С этими словами Смоленская вывалила из мешка его содержимое и отошла, предоставив Володе самому хорошенько все рассмотреть.
И уже через минуту услышала захлебывающийся голос Желткова:
– Ну все! Конечно! Я так и думал! Но никому не говорил, потому что все посчитали бы меня за идиота! А ведь это же он, он, и я знал, догадывался, каким образом был убит Блюмер! Вот это да! Да вы себе даже представить не можете, что это за находка! Где вы его нашли?
– В гробу, – у Изольды даже волосы на голове зашевелились. – Но кто это, о ком ты говоришь?
– А это, внутри у него, видите кто? Нет? Вот здесь фрагменты шерсти, серой шерсти… Да уж, кто бы мог подумать… – Желтков в сильнейшем волнении принялся зачем-то растирать свои уши.
– Катя, по-моему, Желтков спятил, – пожала плечами Изольда. – Жаль, что мы спирт оставили в машине… Я чувствую, что мы сейчас услышим нечто жуткое…
– Спирт? Да бог с ним! – очнулся радостный и возбужденный Желтков, теперь уже энергично потирая руки и весь трясясь от предвкушения чего-то приятного. – У меня водочка есть, вы как, не побрезгуете?
– Если ты не перегнал ее из какого-нибудь жмурика, то не побрезгуем, – ответила Изольда и снова почувствовала прилив тошноты.
В стеклянной конторке служебного входа сильно пахло клюквой и пирожками с мясом – это устроил себе праздник живота мой вахтер Кузьмич, который, увидев меня, широко улыбнулся, показывая гнилые зубы и взглядом приглашая меня последовать его примеру и попробовать клюквенной настойки, две бутылки которой стояли прямо на столе, на виду у всех.
Странно, но никого в холле я так ни разу и не увидела, словно все вымерли. И лишь лошадки, славные чистенькие лошадки, били копытами землю и фыркали, напоминая этими звуками и крепким запахом навоза, что я пока еще находилась именно в цирке, а не в сумасшедшем доме.
Пора было возвращаться в лес, к Ивану, Изольде и Смоленской, чтобы рассказать им все, что мне стало известно за этот безумный, богатый на события и впечатления день.
Но перед тем, как вернуться
Понимая, что уже поздно и ни один уважающий себя адвокат не станет так долго засиживаться на работе, когда у него есть возможность провести вечер в более комфортной обстановке, я тем не менее надеялась на чудо. И, как выяснилось, не зря.
Уборщица, встретив меня на лестнице, сначала довольно грубо заметила мне, что уже поздно и никого нет, но, когда я спросила ее, не оставили ли Галицкий или Мещанинов записку для Хлудневой, она, встрепенувшись, что-то промычала и исчезла в одном из кабинетов. Вернулась она с конвертом и, попросив предъявить какой-нибудь документ, удостоверяющий личность, довольно долго изучала фотографию на моем паспорте, и только после этого вручила конверт мне. На конверте зелеными чернилами было выведено: «Хлудневым – Валентине или Изольде».
Я тут же, забыв о присутствии постороннего человека, вскрыла конверт, но была страшно разочарована, когда обнаружила, что он пуст.
– Что, пустой?
У меня в ушах зашумело, и тело стало наливаться теплым воском слабости… Прямо как там, где я стояла у могильной плиты, под которой находилась молодая женщина в синем платье…
– Здесь не было другой девушки, которая бы спрашивала про Мещанинова?.. – спросила я уборщицу, смотрящую на меня с искренним сочувствием.
– Была одна, но покрутила конверт и ушла, сказала, что это не для нее…
Сердце мое забилось – да, это была она, Пунш, которая снова опередила меня, встала на моем пути и теперь, возможно, с моей помощью хотела выйти на Варнаву или же, наоборот, с его помощью выйти на меня, чтобы вновь заставить меня проводить ее туда, откуда не возвращаются…
С разорванным конвертом в руках я устало опустилась на предложенный мне стул. Где-то внутри меня клокотали и возмущение, и страх, и готовые разорвать мою грудь рыдания. Я не понимала, зачем я здесь и как могло такое случиться, что я вообще влипла в эту историю. Неужели все дело в Варнаве, в том утробном и животном чувстве, зародившемся в моем теле в день, когда я впервые увидела на перроне вокзала красивого мужчину и, потеряв всякий стыд, отдалась ему чуть ли не в первую встречу?! Да пропади пропадом такая любовь, такая страсть и тот огненный чай с лимоном, вместе с которым я выпила отраву, именуемую желанием!.. И не это ли желание погубило многих женщин, сошедших с ума от любви по серым ли, голубым или черным глазам и этому мужскому запаху, заставлявшему их забыть все, даже долг, честь и покой?
– Вы не знаете домашний телефон Галицкого?
Уборщица, отжав тряпку, встала, выпрямилась во весь свой небольшой рост, вытерла рукавом струящийся по лицу пот и кивнула:
– Знаю, конечно… – И назвала мне заветные шесть цифр.
Я до сих пор спрашиваю себя, а что было бы, если бы я в тот вечер не позвонила Галицкому и не задала ему вопрос… А впрочем, не с моей подачи, так с другой все бы сложилось так, как и должно было сложиться…
Я набрала номер, и почти сразу же там, где-то далеко, взяли трубку и мужской голос бодро произнес: