Черное солнце
Шрифт:
Вампир.
Я поднимаю взгляд на Абсолона, и он медленно кивает головой за зеркалом.
— Возможно, тебе следует прислушаться к слову, которое ты не хочешь слышать.
Мгновение я смотрю на него, и вся нелепость происходящего проникает в меня, затем я смотрю в зеркало, проводя кончиком языка по зубу.
Вампир.
И теперь, когда снова смотрю на Абсолона, я знаю, кто он такой.
Он вампир.
Бред.
Полный бред.
Вампиров не существует. Просто еще одна вещь, которую люди придумывают, чтобы объяснить
Но… он вампир.
Я раздвоена надвое, борюсь сама с собой, потому что, с одной стороны, я хочу в это верить, я хочу предаться этой фантазии, потому что это многое объяснит. Чтение мыслей, силу, скорость, и это также объяснит другие вещи, для которых у меня нет доказательств: его бледную кожу, его темный дом, его гипнотизирующий взгляд, его склонность к крови, тот факт, что у него когда-то были татуировки, а теперь их нет.
С другой стороны, нет.
Нет.
Ничего подобного.
О, я верю в сверхъестественное. Правда. Я верю в привидения. Верю в духов и демонов, а иногда и в ведьм, по крайней мере, в очень приземленном смысле. Но вампиры? Нет. Они не являются чем-то единым. Если Абсолон верит, что он вампир, тогда это совсем другая история. Многие люди так сильно хотят быть вампирами, что верят, будто они одно целое, хотя на самом деле у них просто не все в порядке с головой.
— Пока ты споришь сама с собой, — говорит он мне, убирая зеркало. — Давай проведем небольшой эксперимент, чтобы посмотреть, сможем ли мы ускорить процесс. Чем скорее ты поверишь в это, тем больше у тебя шансов все пережить, — он замолкает. — Кроме того, мне любопытно. Прошли сотни лет с тех пор, как что-то привлекало мое внимание так, как это сделала ты.
Я пристально смотрю на него. Сотни лет?
А потом он улыбается, показывая мне клыки, такие же, как у меня, и протягивает руку. Я смотрю на мягкую внутреннюю сторону его предплечья, на мгновение восхищаясь силой и чистотой его кожи, прежде чем замечаю темную вену, бегущую посередине, полную крови. Клянусь, я даже слышу, как шумит кровь, чувствую дрожь.
Он тянется назад и достает пару ключей от машины, но это старые ключи, такие, которые подходят к винтажному автомобилю «Форд», а на брелке — черный швейцарский армейский нож. Он ловко открывает его, демонстрируя лезвие, на котором отражается свет свечей.
Одним быстрым движением он рассекает лезвием вену, и я в таком ужасе, что крик застревает у меня в горле, потому что кровь разливается повсюду на черных простынях. Он только что задел крупную артерию, он пытается покончить с собой?
— Зачем ты это сделал? — шепчу я в панике. — Зачем ты это сделал?
И почему меня волнует, умрет ли он?
Я должна желать ему смерти.
Что, черт возьми, это значит?
— Пытаюсь тебе кое-что показать, — говорит он легким голосом, ни о чем не заботясь в этом гребаном мире. — Первая часть.
Он подносит руку к моему рту, и я отдергиваю голову, пытаясь отодвинуться, но кровь льется из его вены мне на лицо, пока я не пропитываюсь ею насквозь, захлебываясь. Я пытаюсь дышать,
Эффект мгновенный, как будто я попробовала шипящую кока-колу прямо из банки.
Проникает прямо в мозг.
Отсоединяет несколько проводов, прикручивает их в других местах.
Полная перестройка разума.
Все те обостренные чувства, которые я испытывала ранее, усиливаются во мне в десятикратном размере. Я могу больше слышать, больше чувствовать, больше нюхать, больше смаковать, больше видеть. Я ошеломлена этим, точно так же, как и тону в его крови, могу захлебнуться и умереть, и на мне все равно, что произойдет. Каждая частичка моего тела, доставляющая удовольствие, оживает, как будто я была мертва всю свою жизнь, мертва до этого самого момента, и наконец очнулась.
Он убирает руку, другую кладет мне на плечо, удерживая, и тогда я понимаю, что делала. Кровь не просто лилась мне в рот; я посасывала его кожу, пробовала его на вкус, пила его, поглощала его, как гребаная наркоманка.
Хватаю ртом воздух, пытаясь смириться с тем, кем я стала, в то время как мое тело начинает двигаться, беспокойное, возбужденное, веревки натягиваются.
Я поднимаю взгляд на Абсолона, и он наблюдает за мной, задумчивый, настороженный, бдительный, как будто тоже не знает, чего ожидать.
— И как ты себя чувствуешь? — осторожно спрашивает он.
Я открываю рот, но у меня так пересохло в горле. Мне снова хочется его крови. Мне нужна эта жидкость, чтобы утолить жажду. Я хочу сказать ему, что подойдет даже вода, но знаю, что, скорее всего, этого не поможет.
— А что еще ты чувствуешь? — добавляет он, читая мои мысли.
Я закрываю глаза, его голос — словно ногти скребут по моей голове, заставляя вжаться в кровать. Жар приливает к щекам, пульсация нарастает между моих раздвинутых ног, ощущение пустоты, потребности в чем-то, что могло бы заполнить меня. Кожа кажется слишком горячей и тугой для моего тела, и я хочу содрать ее когтями, но не могу. Я корчусь на простынях, пытаясь унять позывы.
— Так я и думал, — хрипло произносит он. Прочищает горло. — Знаешь, в былые времена матери обычно поступали так со своими детьми, когда были нетерпеливы и хотели, чтобы процесс поскорее закончился. Потом они запирали своих дочерей в темной комнате с каким-нибудь конюхом, и, ну… иногда он выходил оттуда счастливым человеком, а иногда — мертвым, — он бросает на меня кривой взгляд. — Я не сомневаюсь, что ты попытаешься убить меня, если я отпущу тебя. Ты, конечно, потерпела бы неудачу, но не охота заморачиваться.
Я опускаю взгляд на его предплечье. Кровь уже высохла до тонкой струйки, и я практически вижу, как кожа заживает, закрывая порез.
— Ты уже должен быть мертв, — тихо говорю я, мой голос срывается из-за глубины неверия.
— Я слышал это несколько раз, лунный свет.
— Что со мной происходит? — спрашиваю я, как раз в тот момент, когда мое тело начинает дергаться. Разочарованный стон срывается с моих губ, голова мотается из стороны в сторону.
Мне хочется выбраться.
Потрахаться.