Черное воскресенье
Шрифт:
Далиа прождала в соседней комнате целый час. Когда ее вновь вызвали в кабинет Наджира, она застала командира «Черного Сентября» в одиночестве. Сейчас она все узнает.
В комнате горела только настольная лампа. Наджир, откинувший голову и прижавшийся затылком к стене, был окутан саваном мрака, но руки его оставались в круге света. Он поигрывал черным кинжалом коммандос. Когда он заговорил, голос его звучал очень тихо.
— Сделай это, Далиа. Убей их столько, сколько сможешь.
Внезапно он подался вперед,
— Взгляни на эту штуковину, — сказал он.
Далиа повертела фигурку в руках. Та весила примерно полкило и на ощупь была явно не гипсовой. По бокам виднелись тонкие рубцы, как будто фигурку не отлили, а отштамповали в форме. С нижней стороны подставки было написано: «Сделано на Тайване».
— Пластик, — объяснил Наджир. — Такой же, как американский СИ-4, только сделан далеко на востоке. В некоторых отношениях он лучше СИ-4. Во-первых, мощнее и мощность достигается за счет лишь очень незначительного снижения стабильности. Во-вторых, при нагревании выше пятидесяти градусов по Цельсию он становится очень податливым. Через две недели двенадцать сотен таких фигурок прибудут в Нью-Йорк на борту сухогруза «Летиция». В грузовой декларации будет указано, что их везут транзитом с Тайваня. Заказчик, человек по имени Музи, заберет их прямо с причала, после чего ты позаботишься о том, чтобы он не болтал.
Наджир встал и потянулся.
— Ты славно потрудилась, товарищ Далиа, и путь твой был долог. Сейчас ты отдохнешь вместе со мной.
У Наджира была просторная квартира, почти без мебели, на верхнем этаже дома 18 по Рю Вердан. Такая же, как у Фазиля и Али, живших на других этажах этого дома.
Далиа сидела на краю кровати в спальне Наджира и держала на коленях небольшой магнитофон. Наджир приказал ей подготовить пленку для бейрутского радио, которая пойдет в эфир после террористического акта. Далиа была обнажена, и Наджир, следивший за ней с кушетки, заметил, что она, говоря в микрофон, возбуждается все сильнее и сильнее.
"Граждане Америки, — вещала женщина, — сегодня палестинские борцы за свободу обрушили мощный удар в самое сердце вашей страны. Вы пережили этот кошмар по милости торговцев смертью, ваших же соотечественников, снабжающих оружием израильских живодеров. Ваши вожди оставались глухи к гласу бездомных. Ваши вожди закрывали глаза на зверства евреев в Палестине и сами вершили злодеяния в Юго-Восточной Азии. Стрелковое оружие, военные самолеты, сотни миллионов долларов — все это рекой течет из вашей страны в руки поджигателей войны, а тем временем миллионы ваших же сограждан голодают. Нельзя же обездоливать собственный народ!
Слушайте, американцы. Мы хотим побрататься с вами. Свержение грязных негодяев, которые правят вами, — ваш долг. А посему за каждого араба, погибшего от руки израильтянина, от рук арабов будет погибать американец. Разрушение еврейскими бандитами любой мусульманской или христианской святыни будет караться разрушением американских домов. — Лицо Далии раскраснелось, соски грудей затвердели. Она продолжала: — Надеемся, что нам не придется зайти еще дальше в нашей жестокости. Выбор за вами. Мы надеемся, что нам больше не придется отмечать начало каждого нового года кровопролитием и причинением страданий. Салям-алейкум".
Наджир стоял перед ней, и она протянула к нему руки как раз в тот миг, когда его халат соскользнул на пол.
В двух милях от комнаты, в которой меж смятых простыней лежали слитые воедино Далиа и Наджир, по волнам Средиземного моря тихо скользило маленькое израильское суденышко.
Оно легло в дрейф в тысяче метров к югу от Голубиного грота, и с борта выбросили плот. На него спустились двенадцать вооруженных мужчин. Они были в обыкновенных костюмах и при галстуках, сшитыми руками русских, французов и арабов. На ногах — туфли на рифленых подошвах. Ни у кого не было никаких документов, но у всех были суровые лица. И они уже не впервые наведывались в Ливан.
В свете месяца вода была дымчато-серой, поверхность моря слегка рябилась от теплого ветерка с суши. Восемь человек гребли, далеко откидываясь назад, чтобы гребки получались как можно длиннее. Так они прошли четыреста метров и очутились возле песчаного пляжа Рю Вердан. Было одиннадцать минут пятого, до рассвета оставалось 23 минуты, а через 17 минут город должна была окутать первая синяя предрассветная мгла. Пришельцы молча втащили плот на песок, прикрыли его холстиной песочного цвета и быстро зашагали по пляжу к Рю Рамлет-эль-Байда, где их ждали четверо мужчин с четырьмя автомобилями, контуры которых проступали на фоне огней туристских гостиниц на севере.
Они были уже в нескольких шагах от машин, когда ярдах в тридцати дальше по Рю Рамлет с визгом затормозил бело-коричневый «лендровер». Его фары осветили маленькую процессию. Два человека в рыжевато-коричневых мундирах выскочили наружу с изготовленными к стрельбе пистолетами в руках.
— Ни с места! Кто такие?
Послышались отрывистые хлопки, и из мундиров ливанских офицеров забили фонтанчики пыли. Полицейские рухнули на дорогу, прошитые девятимиллиметровыми пулями, выпущенными из «парабеллумов» с глушителями.
Третий офицер, сидевший за рулем «лендровера», попытался укатить прочь, но пуля разнесла ветровое стекло и раскроила ему череп, угодив точно в лоб. Машина врезалась в росшую у дороги пальму, труп полицейского швырнуло грудью на клаксон. Двое пришельцев опрометью бросились к «лендроверу» и оттащили тело назад, но в некоторых домах на набережной уже зажглись окна. Одно из них распахнулось, послышался сердитый оклик по-арабски:
— Что там творится, черт побери? Вызовите полицию, кто-нибудь!