Черное зеркало
Шрифт:
— Какая еще сумка?
— Серегина сумка. В ней видеокамера была. Он на похоронах снимал…
— Вот вы нам сейчас все и расскажете. И про эту подругу, и про сумку. Пойдемте!..
— Но я хотел бы добавить, — сказал парень в штатском, — что стреляли в упор и, скорее всего, из салона именно этой машины.
Он указал на «восьмерку»…
Глава 7
Прошло три дня.
Затянувшаяся канитель с Ларисиными похоронами подходила к концу. Ждали только обещавшего скоро подойти могильщика. Урна
Был пасмурный осенний день. Небо казалось грязной линялой тряпкой, натянутой над головой. Почерневшие деревья стояли голые и мокрые. Под ногами проступала сырость, и ноги, хотя и выбирали место посуше, все равно постепенно оказывались в центре небольшой лужицы. Моросило как-то особенно отвратно. Не помогали даже зонты, поскольку водяная пыль сеялась со всех сторон. Могильные плиты и кресты были словно покрыты запотевшим матово-сияющим бисером. И время от времени грязные капли набухали и неуверенно сползали вниз, словно редкие слезы по неумытому лицу…
На сей раз собралась совсем незначительная горстка провожающих. Самыми стойкими оказались Иришка с Эдичкой, Нина Леонидовна без Сергея Сергеевича, мать Игоря и, как ни удивительно, рыженькая Валя. Ни Барина, ни Марины, ни многолетних друзей, ни каких бы то ни было родственников семьи Липских…
Под ногами зияла свежевырытая в мокрой земле дыра. К соседней могиле прислонилась прямоугольная серая плитка, на которой читалась небрежно вырубленная надпись: «Липская Л.М. 1970–1996». Чуть поодаль торчал вертикальный гранитный осколок, где дважды повторялась точно такая же фамилия, и датировался он 1994 годом…
Все нетерпеливо, дрожа от холодной сырости и переминаясь с ноги на ногу, ждали могильщика. И более всех неуютно и нелепо чувствовала себя Нина Леонидовна, давно уже проклинавшая себя за столь бессмысленный самоотверженный порыв, за добровольно содеянную фантастическую глупость в излишнем проявлении добрососедства…
И жестоко раскаивалась.
На следующее утро после поминок, верная своему обещанию, она позвонила в квартиру Игоря, чтобы помочь ему вымыть посуду и прибрать после вчерашнего. Он долго не отзывался, затем, спросив, кто там, открыл дверь, какой-то заспанный и нервозный.
Нина Леонидовна снисходительно пожурила его по-матерински за столь позднее пробуждение, прошла на кухню, велела Игорю принести грязную посуду из комнаты и с привычной тщательностью принялась за дело.
Тем временем Игорь принял душ, привел себя в божеский вид, а затем проявил похвальное для молодого человека усердие, помогая ей. Он вымел мусор, пропылесосил полы и мягкую мебель, изо всех углов квартиры выгреб пустые разнокалиберные бутылки и заставил ими все пространство кухни у окна.
Нина Леонидовна укоризненно указала Игорю на то, что увлечение спиртным — дело неблагоразумное и весьма коварное. Тем более что, неожиданно оставшись в одиночестве и не имея под боком близкого, заботливого человека, который смог бы остановить и урезонить при случае, молодой мужчина в его положении рискует сильно пристраститься к этому зелью, что грозит неприятными последствиями.
Она намекнула Игорю, что неплохо было бы обзавестись — не сейчас, конечно, а со временем — доброй хозяйкой… Ну а пока до этого еще далеко, она могла бы иногда заходить к нему и в случае необходимости помогать по хозяйству… Иначе говоря, Нина Леонидовна заботливо предложила Игорю некоторую в своем роде опеку.
Игорь вежливо поблагодарил. И даже по-джентльменски поцеловал мокрую после мытья посуды руку.
Нине Леонидовне давно уже никто не целовал рук. И поэтому словно каким-то электрическим током внезапно пронзило ее тело…
Приведя квартиру в порядок, они уселись за столом попить чайку. Игорь предложил добавить к чаю по рюмочке ликера, благо этого добра после вчерашнего оставалось еще немало. Нина Леонидовна не отказалась. И после первой рюмки как-то слегка обмякла. Голова заметно закружилась. Настроение приподнялось. И без того словоохотливая, она пустилась в пространные рассуждения на всевозможные темы.
За первой рюмкой последовала вторая, а немного погодя — и третья…
Мало-помалу все ее существо заполнила заботливая материнская нежность к этому милому мальчику, на которого вдруг обрушилась такая непоправимая беда. Она старалась как можно болееискренне выразить свою жалость к нему, излить на него всю доброту своего отзывчивого сердца и совершенно не заметила, как их тела вдруг оказались тесно прижатыми друг к другу…
И неожиданно для себя самой… она отдалась ему.
Отдалась со всей той накопившейся за долгие годы неизливаемой нежностью, лаской, с той жадностью, которые давно уже были плотно закупорены осознанием своей далеко ушедшей молодости и покорным смирением перед естественной неизбежностью угасания каких бы то ни было надежд. Словно получив неожиданную возможность ухватить последний прощальный луч склоняющейся к закату жизни.
Почувствовав в своем увядающем теле силу тугой, энергичной молодой плоти, она и сама как-то встрепенулась, вновь ожила, словно сбросив с себя бремя множества прожитых лет, таких в последнее время будничных и унылых своей безнадежной одинаковостью.
Внезапно появилась какая-то неопределенная надежда на возрождение, на возможность как можно дольше протянуть это ностальгическое ощущение молодости… Захотелось еще и еще отдаваться так же бездумно и неистово, как это случилось сейчас, не слушая никаких отрезвляющих нашептываний оскорбленного рассудка, не обращая внимания на укоризненные доводы расхожих предубеждений… Она желала этого до бесконечности. До самой смерти…
Нина Леонидовна прекрасно сознавала всю легкомысленность этого поступка, всю бесперспективность своих надежд. Но ничего не могла с собой поделать.