Черное знамя
Шрифт:
Ну да, «опричникам» просто запрещено посещать церковь в Пасху и Рождество, а рядовым членам партии — «не рекомендовано» распоряжением самого Огневского, нарушение которого влечет серьезные неприятности.
— Некоторые и вовсе исчезли, одни в шестнадцатом году, как Тезоименитство Его Императорского Величества, другие позже, совсем недавно, как например, Преображение Господне и другие церковные… Новый отсчет времени, уже не от Рождества Христова, а от появления у власти вождя и премьер-министра… И опять же о пространстве — перестройка городов, новая столица, разрушение древних памятников
Олег вновь отвлекся, мысли уплыли куда-то в сторону.
Странно, он совершенно не хотел спать, усталость куда-то растворилась, оставив лишь онемение в конечностях и холодную пустоту внутри. Поезд мчался через ночь, дождь и не думал слабеть, за окном мелькали огни деревень и поселков, время от времени, когда путь шел через леса или поля, они исчезали, и тогда казалось, что состав, слегка покачиваясь, летит через сырую тьму, которой нет ни конца ни края.
Кириченко прервал болтовню, чтобы вызвать проводника и попросить еще чая, покрепче. Бывший преображенец притащил стаканы с густой и черной, словно деготь, жидкостью, забрал грязные тарелки.
«Опричник» начал рассказывать о том, как он учился в Италии, о знаменитом криминалисте Ламброзо, у которого ходил в студентах, но это оказалось уже далеко не так интересно. Олег допил чай, съел еще пару бутербродов, а затем как-то внезапно стало ясно, что паровоз замедляет ход.
— Неужели приехали? — Кириченко глянул на наручные часы. — Да, смотри-ка, быстро.
Да, по сторонам от железной дороги уже пригороды Нижнего, осталось спуститься к самому берегу, проехать немного вдоль Оки, и они окажутся на месте, на Казанском вокзале.
— Хм, тут не так далеко, — сказал Олег. — Пойду я к себе, приведу себя в порядок.
— Конечно- конечно, — «опричник» взмахнул рукой с длинными, тонкими пальцами, сверкнул фиолетовый камушек в обручальном кольце. — Приятно было побеседовать.
О деле пока ничего не сказал… но ничего, будут еще возможности.
Вернувшись к себе в купе, Олег умылся, после чего оперся на раковину и посмотрел в зеркало. Да, синие мешки из-под глаз стараниями врачей исчезли, но вид все равно изнуренный, в глазах тоска, в русых волосах заметны седые нити, залысины никак не добавляют очарования, и только родинка на правой скуле темнеет точно так же, как и девять, и двадцать, и даже тридцать лет назад.
Поезд скрежетнул, качнулся, принялся замедлять ход.
Самое время, чтобы надеть плащ, забрать багаж… да, палку не забыть… и можно выходить.
— Ваше превосходительство, прибываем! — объявил проводник, заглянув в купе.
— Хорошо, спасибо, — отозвался Олег, и не удержался — посмотрел в окно.
Родной город прятался во мгле раннего утра, все, что он сумел увидеть — это силуэты зданий, и за ними серая гладь Оки, и где-то там, за ней, очертания дальнего берега, и все это в сером рубище дождя.
Вновь скрежет, стук, и вагон замер.
Олег выбрался в коридор, пропустил важного пузатого господина с саквояжем и тростью, и пошел за ним. Следом зашагал Кириченко, облаченный уже не в халат, а в фуражку Народной дружины и черный плащ.
Из дверного проема пахнуло сырым холодом, так что Одинцов невольно поежился.
— Я
Олег спустился на платформу, и в тот момент, когда встал на обе ноги, левую пронзила острая боль. Колено подогнулось, он невольно наклонился, и в этот самый миг прозвучал резкий хлопок, а затем лязг.
— Черт тебя дери! — рявкнул проводник, и голос у него оказался совсем не таким, как пятью минутами ранее.
Сейчас в нем прозвучали испуг и удивление.
Олег захотел распрямиться и оглядеться, понять, что это за звуки такие и что вообще происходит. Но кто-то грубо схватил его и швырнул вниз, на холодный и сырой камень платформы, да еще и навалился сверху так, что хрустнули ребра.
Хлопнуло еще раз, свистнуло над самой головой… пуля?.. но откуда?..
Олега обдало кипятком запоздалого страха, он вывернул голову, чтобы увидеть, как Кириченко, припав на одно колено, стреляет из револьвера куда-то в сторону, что фуражка слетела у «опричника» с головы, а по щеке течет кровь.
Кто-то взвизгнул, донесся полицейский свисток, затем дробный топот.
— Стой, гад! — рявкнул тысячник, и вскочил на ноги. — Не уйдешь!
Он выстрелил еще раз, и побежал по перрону.
— Не помял я вас, ваше превосходительство? — спросил прижавший Олега к земле человек, оказавшийся все тем же бравым проводником. — Вот ирод проклятущий! Откуда только взялся?
— Вроде бы не помял… ох ты…
Пока Олег поднимался, прозвучали еще два выстрела, а затем — торжествующий крик.
— Готов, похоже, — резюмировал проводник. — Вы как?
— В порядке.
Удивительное дело, но спина не болела, и даже нога вроде бы гнулась неплохо.
— Похоже, что уложили его… — усач вытянул шею, и даже поднялся на цыпочки, чтобы лучше видеть то, что происходит у дальнего конца платформы. — То ли друг ваш, то ли жандармы.
Олег хотел сказать «не друг он мне», но промолчал.
В голове словно пойманный мотылек бился, трепыхал колючими крыльями вопрос, озвученный проводником — откуда взялся человек, решивший прикончить на Казанском вокзале статского советника Одинцова? откуда вообще кто-то мог знать, кто именно едет в этом вагоне? или покушавшийся палил наугад, не рациональный убийца, а свихнувшийся безумец, неведомо где добывший оружие?
Да, но почему он тогда пропустил важного толстяка с саквояжем?
— Ты его не разглядел? — спросил Олег.
— Откуда? — проводник пожал плечами. — В кепке вроде, тощий такой.
— Пойду, посмотрю, что там. За багажом пригляди, — и Олег заковылял к дальнему концу платформы, туда, где вокруг лежащего человека потихоньку начинал собираться народ.
Дождь продолжал лить, капли лупили по шляпе, под ногами хлюпало.
— Да я случайно… навскидку стрелял… никак вот и не думал, что попаду… — рассказывал, оживленно жестикулируя, совсем молодой парень в форме железнодорожной жандармерии. — Услышал выстрелы-то, и побежал, вернее мы с напарником, Евсиковым… изнутри вокзала, только не поняли, где палят-то… он поэтому выскочил через главный вход, а я сюда, к путям рванул! Увидел бегущего, и вот!