Черное знамя
Шрифт:
— Ну вот, тут запахло тюрьмой, — сказал Штилер, когда Олег сел. — Тебе не кажется?
— Есть немного, — отозвался Ортенберг, расположившийся сбоку от стола начальника, и державший в руках папку с бумагами… интересно, что там, может быть партийное досье на гражданина Одинцова, бывшего редактора газеты «Новая Россия», недавнего узника Шлиссельбурга?
Сам вождь пропаганды пах дорогим одеколоном, костюм его выглядел так, словно вчера был привезен из Парижа, а в запонках и заколке галстука посверкивали не самые маленькие
Если судить по Штилеру, ПНР просто не могла нуждаться в деньгах.
Олега неприятно кольнуло в сердце.
Галстук, кстати, был черным, с желтой каймой, и его украшало множество маленьких белых трезубцев — такой в магазине готового платья не купишь, такой если только шить на заказ.
— Я давно слежу за тобой, за твоей карьерой, — сказал вождь пропаганды. — Пристально.
— Э… польщен, — сказал Олег, пытаясь понять, что все это значит, и зачем он понадобился Штилеру.
О том было известно, что он любитель поволочиться за женщинами, и несмотря на старообразную внешность, имеет у них успех, что прекрасно разбирается в искусстве, знаком со многими художниками, не пропускает ни одной выставки в Москве и даже вроде бы собирает собственную коллекцию.
— Такие люди, как ты, нам ооочень нужны, — продолжал вождь пропаганды, вертя в пальцах остро заточенный карандаш. — Те, кто умеет обращаться со словом, кто обладает талантом влиять на других, используя такую простую вещь, как чееерные буковки на белом фоне… Понимаешь?
Олег пожал плечами — лукавить и показывать, что он все улавливает, не собирался.
— Партия сейчас в непростом положении, — Штилер постучал карандашом по столу. — Приходится начинать фактически с нуля, и мы должны использовать все, что у нас есть, чтобы выыыиграть эту войну! Мы начнем наступление, когда наш вождь покинет стены тюрьмы, а это случится скоро, уже через месяц…
Ого, Огневского выпускают?
— И это бууудет такое наступление, которого наши враги не переживут! — вождь пропаганды наклонился вперед, впился взглядом в лицо Олега.
— Да, конечно, — пробормотал тот.
— Тааак, Давид, — Штилер повернулся к Ортенбергу. — Выйди, проверь, как там идет подготовка, — и продолжил только после того, как дверь закрылась за главой сектора печати: — Позволю себе быть с тобой откровенным, и это большая честь, между прочим, ее удостаиваются немногие.
Глаза его, вопреки сказанному, оставались холодными и непроницаемыми — два черных омута, в которых может прятаться все что угодно, и насмешка, и подлость, и тонкий расчет.
— Наша задача состоит в том, чтобы уничтожить Январскую республику, сокрушить государство. Но сделать это снаружи мы не мооожем, — и вновь карандаш отбивает дробь по столу. — Наш единственный шанс — взорвать его изнутри, самим стать государством, сделать так, чтобы это, — вождь пропаганды дернул себя за галстук, — стало знаменем нашей страны. Понимаешь?
Это
Слушая Паука, ты невольно проникался убеждением, что все обстоит именно так, как он говорит, и никак иначе.
— Что вообще такое государство? — вещал воспитанник филологического факультета Петроградского университета, понемногу заводясь и наслаждаясь собственным красноречием. — Бездонная бочка, источник всяких благ, и наша задача — добраться до нее, взять ее в свои руки!
В этот момент вождь пропаганды говорил, похоже, от самого сердца.
Олег почувствовал энтузиазм, желание помочь сидящему перед ним человеку в исполнении колоссальной задачи, которую тот взвалил на сутулые плечи… забыл о том, что прямо сегодня вышел из тюрьмы, скучает по семье, плохо одет и на самом деле проголодался.
И тут Штилер резко опустился с небес на землю:
— Я планирую создать губернские управления отдела пропаганды, независимые от местных лидеров, и во главе петроградского мне хотелось бы видеть тебя, товарищ Одинцов. Ты согласен?
Олег на миг потерял дар речи.
— Э… да, — смог выдавить он после паузы. — Только вот как Борис Викторович… эээ…
Вождь пропаганды презрительно улыбнулся:
— Савинков согласен, деваться ему неееекуда.
— Тогда конечно, только…
— Да, я тебя понимаю, — перебил собеседника Штилер. — Негоже тебе жить так, как сейчас. Получишь квартиру в приличном районе, жалование такое, что не то что с голода не умрешь, а привыкнешь к деликатесам.
Похоже, ошеломление на лице Олега отразилось достаточно явственно, поскольку вождь пропаганды рассмеялся и добавил:
— Все в нашей партии не так плохо, как может поооказаться со стороны. Понимаешь? Наиболее дальновидные наследники Батолиных, Парамоновых и прочих Ярошинских сообразили, кто в состоянии защитить их от угрозы слева, особенно сейчас, накануне возвращения товарища Огневского в большую политику.
Ну, хорошо, работать придется не за гроши, как раньше, в «Новой России»… Анна будет довольна, и он сможет не экономить, покупать сыну нормальную одежду, тому ведь уже одиннадцать лет, как время летит!
— Все готово, Иван Иванович, — сказал заглянувший в кабинет Ортенберг.
— Сейчас идем, — отозвался Штилер. — Ну что, по рукам?
— По рукам, — и Олег пожал ладонь вождя пропаганды, необычайно длинную, с тонкими пальцами пианиста.
— Сейчас состоииится совещание с участием твоих потенциальных коллег, я подобрал кандидатов на места начальников… вкратце обрисую, что вас ждет, ты тоже послушаешь. Идем. Или ты устал, хочешь отдохнуть?
В последних словах прозвучала насмешка.