Черное знамя
Шрифт:
Много их развелось в последнее время, попрошаек, и не стариков и калек, а здоровых мужиков.
— Куда! — Олег ухватил за ухо мальчишку, нацелившегося рукой в карман Одинцова.
— Ай! — неубедительно воскликнул тот, вывернулся заученным движением, чтобы мигом исчезнуть в толчее.
На самом проходе к поездам, наполовину загораживая его, расположилась группа молодых мужиков, только приехавших из деревни — растерянные, испуганные глаза, сваленные в кучу вещевые мешки, потрепанные пиджаки, засаленные картузы и кепки,
Наверняка прибыли в столицу в поисках работы, и ведь им невдомек, что ее просто нет, что улицы и площади заполнены толпами бездельников, слоняющихся туда-сюда в безнадежных попытках найти хоть что-то, заработать рубль-другой, чтобы накормить и себя, и жен, и детей…
Очереди на биржу труда стояли днем и ночью, и голодные обмороки были там не редкостью. Газеты почти в каждом выпуске сообщали о самоубийствах — повесился промышленник такой-то, застрелился предприниматель такой-то, известный тем-то и тем-то, но ныне разорившийся полностью.
Так что придется этим помыкаться, прежде чем они найдут себе применение.
Если найдут вообще…
У табачного киоска, где была назначена встреча, уже переминались с ноги на ногу двое, высокий молодой человек в модной шляпе, и могучий бородач со шрамами на широком лице. Первого Олег не знал, второй был Савва Богданов, возглавлявший управление пропаганды в Олонецкой губернии.
Познакомились они в тот день, когда Одинцов, только выйдя из тюрьмы, оказался на совещании у Штилера.
— Здоров, — сказал Савва, протягивая ладонь, мало уступавшую размерами лезвию лопаты. — Это Антон, он из нашей петрозаводской «Евразийской молодежи», способный парень, поедет с нами, поработает…
— Лисицын, — представился молодой человек, оказавшийся голубоглазым и румяным, после чего снял шляпу.
На значок в виде серебряной чаши, украшавший лацкан пиджака Олега, он покосился уважительно — этот знак отличия для «испивших мутной воды» ввели совсем недавно, и вручал его лично Огневский.
Первого марта, и ради этого пришлось съездить на родину движения.
Но сегодня Олег двинется в путь не один, а в компании, причем в достаточно большой — приказ вождя пропаганды звучал недвусмысленно, а в голосе его во время разговора звенела злость, смешанная с изумлением.
Как же так, мы проигрываем избирательную кампанию там, где все начиналось, в Москве?!
Нет иного выхода, как собрать лучшие кадры с северо-запада, где все обстоит благополучно, и двинуть их в старую столицу, чтобы попытаться переломить ход предвыборной борьбы… впереди их ждут две недели изнурительного труда, недосыпов и нервотрепки, сорванных на митингах голосов и сбитых о клавиши печатающей машинки пальцев.
Но для начала Олегу, назначенному старшим, нужно собрать и загрузить в вагон свору из полутора дюжин пропагандистов.
— Так, сколько у нас осталось времени? — спросил он, глядя вверх,
— Ничего, никуда не денутся, — буркнул Савва.
И, как это частенько бывало, оказался прав.
Не прошло и пяти минут, как вокруг Олега собрались все, начиная от двоих людей из его собственного управления и заканчивая пропагандистами из далекого Архангельска, прибывшими в Петроград еще вчера утром.
— Ну что, пошли, — скомандовал он, и они гурьбой, точно школьники, двинулись к поезду.
Тот уже вытянулся исполинской гусеницей вдоль перрона — сипел и пыхтел чернобокий паровоз, летели клубы дыма от его трубы, у вагонов первого и второго класса толпился народ.
— Так, вот этот наш, — объявил Олег, останавливаясь.
— Сколько ж вас будет, братцы? — осведомился проводник, солидный, усатый, забирая билеты, сложенные в солидную пачку. — Итак, давай-ка выходи по одному, на первый-второй рассчитайся, будем вас определять…
Четыре полных купе и две койки в еще одном — почти половина вагона.
У Олега в соседях оказались двое своих, Роман из сектора прессы и молчаливый долговязый Эрик, латыш, незаменимый трудяга, тащивший на себе всю бумажную работу управления, плюс к ним присоединился низкорослый улыбчивый новгородец, представившийся Аркашей.
Едва успели распихать по местам багаж, как снаружи донесся свисток, и поезд вздрогнул.
— Поехали, — сказал Роман, всего две недели назад женившийся, и поэтому командировкой не очень довольный. — Ну что, может быть, чтобы время быстрее шло, по маленькой пропустим? А, Олег Николаевич?
Дождавшись ободрительного кивка, он вытащил из чемодана бутылку водки.
— А у меня закуска есть, — заявил Эрик, несмотря на много лет в Петрограде так и не избавившийся от прибалтийского акцента. — Сало, шпроты, хлеб и булка, даже яйца вареные…
— Закуска градус крадет! — объявил Аркаша, водружая на стол громадную, литра на три бутыль мутной жидкости.
— Это что? — подозрительно спросил Олег.
— Самогон. По дедову рецепту, — в голосе новгородца звучала гордость. — Закачаешься!
— Ну вот, не успели отъехать, а они уже пьют, — вмешался в разговор заглянувший в купе проводник. — Я вам постели принес, господа, или вы сидя до самой Москвы так и отправитесь?
Пришлось лезть за деньгами, забирать и закидывать на верхнюю полку одеяла, полотенца и пододеяльники.
— Ну чего, по первой? — спросил запасливый Аркаша, оказавшийся обладателем маленьких граненых стопочек.
— Это как, без нас? — возмутился заглянувший в дверь Савва. — Непорядок, братцы!
Вслед за ним в купе втиснулся Лисицын, стало тесно, но зато и весело, как-то очень душевно. На столе появилось сало, хлеб, вяловатые прошлогодние луковицы, раздербаненная головка чеснока.