Чернокнижник (сборник)
Шрифт:
Скоро поспел и ужин из дичи.
Все ели с большим аппетитом, да и немудрено, когда за целый день, кроме ломтя черного хлеба, во рту ничего не было. Нежные кости рябчиков так и хрустели на крепких зубах Абрама; Максим медленно отдирал руками и ел белое мясо.
Разговор зашел о приключении со мной.
— А мы думаем, куда бы это мог барин деваться? — говорил Абрам. — Уж не вернулся ли, мол, в сторожку? Да, нет, смекаем, быть того не может, — сюда должон был бы прийти!.. Сидим, сидим, ждем — все нет! Мы и двинулись бережком; отошли версты с две, заслышали выстрел. Еле
— Глухо, глухо у нас!.. — проговорил Максим, встал, утер рот и покрестился широким крестом.
Абрам подкинул еще сучьев в огонь.
— И все вяхири, что за притча такая? — сказал он. — Помнишь, дед, летось Хвостовский барин здесь заплутался: тоже вяхири завели!..
Максим молчал.
Тепло, уютно было у пылавшего костра. Я лежал возле огня; Абрам и Максим сидели по другую сторону.
— А что такое было с ним? — полюбопытствовал я.
— Да тоже вот… завели! — ответил Максим. — Пошли мы на тетеревей тогда, разделились, вот как нонче — он и наткнись на них… и завели!.. Меня самого заводили, — добавил он спустя некоторое время.
— Вяхири?
Резкий, злорадный крик раздался почти рядом в чаще. Я быстро оглянулся.
Дед усмехнулся.
— Сова это! — сказал он, — много их тут…
Послышались тяжелые удары крыльев и точно смех донесся к нам издалека спустя минуту.
— Ишь, ты, нечисть! — заметил Абрам, всматриваясь в чащу. — Зарядом бы ее попотчевать!
— Да… — опять начал Максим, — не впервой это по здешним местам!.. Слыхал ты вот об этих буграх?.. — Максим указал на тот, у которого сидели мы: немного подальше темнел другой.
— Нет, а что такое?
— Ну, слушай! — сказал Максим. — Давно тому было… — татарин тогда русскую землю воевать приходил; стояла в те годы вон там церква — доселе еще ее место значится! Василий поп ее строил. Бог весть, отколе он тут объявился, только вызнал люд, что подвижничает какой-то старец в наших лесах; сказывали, звери и те его не боялись. Повалил, понятно, к нему народ. Наша сторона глухая, дикая — и теперь на десять деревень церкви не сыщешь, а тогда и совсем, почитай, не было их; поставил народушко рядом с землянкой Васильевой церковку, священствовать тот стал. И Бог весть откуда и приезжали к нему люди — исцеление старец подавал, умилительный был, бессребреник, а сам все в ямке в своей жил, лишь на службу и выходил из нее!
Только раз глядят люди, что-то нет его и нет; сунулись к нему, а он уж кончается.
Плач пошел!
— Не плачьте, — говорит, — обо мне, о себе плачьте! Скорблю о том, что одни останетесь вы… Молите Бога — Его святая воля!
И помер. Здесь, сказывают, всем миром и погребли его.
Максим указал рукой на ближайший курган.
— По горстке нанесли его православные; святое место здесь, безбоязненное!
Он снял шапку и набожно перекрестился на могилу; Абрам сделал то же. На минуту воцарилось молчание.
— А с той же ночи знамения пошли, — продолжал Максим. — Хвостатая звезда огненная появилась на небе, ночью плач в церкви стал слышаться, солнце как кровь было, волки нашли целой тучей.
Испугался народ. А тут невдолге и вести
Кто поробчей наутек пошли, другие обороняться решили; большое село, — сказывают, здесь за церковью стояло.
Тучей, что саранча, нашли татары; наших вчистую побили, село спалили, разграбили.
Запалили и церкву, — думали они богачества много забрать в ней — слухи такие были — ан только голые стены нашли!
А привели их два брата, князья татарские — мурзы-богатыри сказать. И разузнай они от кого-то, будто здесь старец богатый зарыт; раскопали могилу, вытащили колоду, крышку сорвали с нее, а он, святитель-батюшка, нетленный лежит, будто сейчас положенный! Только из лика потемнел, да брови будто сдвинул.
Стали это татары тащить его из гроба, чтоб поглядеть, нет ли чего под ним, а святитель открыл глаза и глянул на них. Так и покатились оба князя с бугра, — как молоньей их опалило! Все, сколько тут было татар, бежать кинулись. Опомнились версты через две, вернулись, — глядь, князья мертвые лежат! Взвыли татары, отвели речку с версту отсюда, похоронили их там, у камней, и ушли скорей прочь!
Наутро, кто уцелел из наших, высыпали из лесу и прямо сюда, к могиле. Видят, — святитель открытый лежит… Лицо тихое, а на щеках слезы застыли.
Похоронили его опять православные…
Максим замолчал; молчали и мы с Абрамом; только костер потрескивал.
— Вот с той то поры татарской и повелось у нас в лесах нехорошее! — заговорил опять старик. — Сказывают люди, ни днем, ни ночью нет покою богатырям тем — все клад ищут… Эти вяхири твои — они были!.. — добавил он. — Счастье, нашли тебя скоро: медвежьи лога там кругом! На моей памяти был случай: мужик наш тоже за «ними» пошел и пропал. Нет его и нет; искать стали: глядь — а он лежит под сосной с развороченной грудью и ружье рядом, перешибленное. Ночью ружье не помощник! Это «они» его навели… Вот какие дела, — закончил дед и вздохнул.
— А пора бы и спать — ишь, забалакались? — сказал он и поднялся.
Встал и Абрам.
А я лежал на боку и, задумавшись, глядел на алмазную россыпь неба. Слегка жуткое, замирающее и вместе с тем сладкое чувство наполняло душу. Вокруг было тихо, торжественно. Чернел лес; Большая Медведица сильно подалась вниз — поздно уже. Над рекой вставал туман; где-то кричал коростель…
Холодно! Брр! Поближе к костру! Завтра рано вставать надо… Спать, спать!!..
Тифлис, 1892 г.
Разбойный лог
(Из прошлого)
Синими ожерельями окидывает Северный Донец высокие меловые горы, залитые то темным, то светло-зеленым лесом. На сто и более сажень вздымаются белые иззубрины правого берега; левый много ниже; оба изорваны извилинами оврагов; по днам их хрустальными тропочками прячутся в свежей тени ручьи.
Дух мрет, когда выбежит со степного раздолья дорога к первому обрыву; слепят глаза кручи и осыпи; будто в снегу увязают по ним мощные рати векового бора, взбирающегося вверх из провальев.