Чернокнижник

Смирнов Александр Сергеевич

– Да пропади она пропадом, эта редакция! – неожиданно думает он, и успокаивается.

Наконец дрожащая рука ставит галочку против заветного числа. Два месяца закончились.

Пётр набирает номер редакции и, стараясь не выдавать своего волнения, говорит:

– Мне Эльвиру Марковну, пожалуйста.

– Это я, – отвечает голос редактора.

– Это Чернокнижник вас беспокоит.

– Ох, ради бога, извините! Столько много работы! Я ещё даже не читала.

И опять томительные дни ожидания, опять сигареты,

водка и галочки в календаре. Автор начинает понемногу успокаиваться. Он понимает, что литературный институт действительно не выпускает писателей. Есть много других профессий, где можно использовать своё образование. Взять хотя бы работу редактора, там не надо никакого дара – сиди и читай чужие работы: хочешь, отложишь рукопись в сторону, хочешь, в долгий ящик, а хочешь, дашь ей ход дальше. Чем плохо? Вот уж эти писатели попрыгали бы передо мной! Уж я бы их и в хвост, и в гриву, уж они бы поползали передо мной на коленях!

Непризнанный гений готов уже поставить на себе крест. Вот он достаёт телефонный справочник, чтобы обзвонить редакции и предложить себя в новом качестве, но звонок опережает его.

– Алё! Вас беспокоят из редакции.

Тело обмякает и сползает на диван. Такое состояние, будто только что получил нокдаун в боксёрском поединке.

– Алё, вы меня слышите? – доносится из трубки. – Мы прочитали вашу рукопись.

– Прочитали?

– Да, и вы знаете, нам есть о чём поговорить с вами.

До сознания начинает доходить, что только что находился на краю гибели, только что чуть не произошло убийство, убийство молодого и талантливого писателя.

И вот Пётр Сапожников, или, как его теперь будет звать весь литературный мир, «Чернокнижник» вальяжно сидит перед редактором и слушает отзыв на свою рукопись.

– Как это ни странно, мне понравилась ваша работа, – говорит редактор.

– Почему, как ни странно?

– Вначале она шокирует. Посудите сами, ведь каждый ребёнок знает, что на дуэли Онегин убивает Ленского, а не наоборот.

– В этом весь смысл, – самодовольно замечает Чернокнижник.

– В том то и дело, – подхватывает редактор, – мы привыкли мыслить по шаблону, шоры закрывают нам глаза, мы неспособны разглядеть всю палитру существующих мнений.

– Я так понимаю, что моя работа заинтересовала вас.

– Можете даже не сомневаться, мы напечатаем вас. Вы знаете, у меня сложилось мнение, что книгу писали два человека, две прямо противоположные личности.

– Так оно и есть. Я спорю сам с собой. Ведь только в споре рождается истина. Один Сапожников приводит одни аргументы, а другой другие.

– Тихо, тихо, тихо! – прерывает Петра редактор. – Мы же договорились не произносить эту фамилию.

– Прошу прошения. Я имел в виду – один Чернокнижник приводит одни аргументы, а другой Чернокнижник другие.

Редактор улыбается и смотрит на Петра, как на сошедшего с небес Иисуса.

– Это же изобретение! Обычно автор высказывает только свою точку зрения, а читатель может с ним либо согласиться, либо нет.

А вы предлагаете читателю обе точки зрения. Следовательно, какую бы точку зрения не разделял читатель, он всё равно останется вашим почитателем.

Чернокнижник театрально поклонился.

– Это же формула популярности!

Ну слава Богу! Все лавры не только диссидентам достаются, что-то и нам грешным перепадает – вот взял, и формулу популярности изобрёл.

Пётр практически переселился к Кате. Предки, уехавшие к своим заболевшим родителям в другой город, не вернулись. Квартира, которая осталась после их смерти, так понравилась детям, что те, оставив своего уже взрослого ребёнка одного, остались в этом городе навсегда.

Праздник, который отмечали Пётр и Катерина, был и радостным и грустным одновременно. Радостным он был потому, что Пётр, как писатель, был признан редакцией, и первая его книга в скором времени должна была увидеть свет. Грустным он был потому, что все рукописи, которые он отдал в редакции, остались без ответа, а рукопись этого недоучки и диссидента с первого раза была не только замечена, но и получила самую высокую оценку.

– Да перестань ты расстраиваться, – успокаивала своего молодого человека Катерина. – В конечном итоге, деньги не пахнут.

– Всё равно обидно, он даже оттуда, из-за границы, и то указывает мне, что и как писать.

– А помнишь, ты говорил, что это не он, а мы будем миллионерами?

– А теперь он живёт в Париже! Нобелевский лауреат, его весь мир читает. А ведь всё могло быть совсем по-другому.

– Что ты имеешь в виду? – не поняла Катя.

– Помнишь, когда кагэбэшники в гараж пришли? Я тогда от всего отрёкся и сдал его с потрохами. Если бы не это, сейчас не он, а я в бы Париже жил.

– Мог бы быть и совсем другой вариант. Сослали бы в какую-нибудь тьмутаракань, и сгнил бы там, вот и всё.

– Да, никто не знает, как судьба распорядится.

– Давай лучше выпьем за твою формулу успеха!

– Популярности, – поправил Пётр.

– Ну популярности. Не всё ли равно? Её-то ты придумал, а не он.

– Что толку? Формула есть, а как её применить, никому не известно.

– Всё равно, давай выпьем за то, что она есть.

Звон хрусталя немного отвлёк от грустных мыслей. Вино наполнило душистым ароматом комнату и согрело тела. Лёгкий дурман вскружил голову, и минорная составляющая настроения уступила место мажорной.

– А гонорар заплатили? – спросила Катя.

– Нет, на следующей неделе обещали.

– Много?

– Западники, конечно, больше платили, но если считать по нашим, советским меркам, то очень даже солидно.

– Ну хорошо, здесь получилось, а что дальше?

– Дальше у меня остались его черновики про следователя.

– Какого следователя?

Пётр рассказал своей подружке историю следователя, который допрашивал его тёзку.

– Мне что-то про учительницу не понятно. Это кто? – спросила Катя.