Чернокнижник
Шрифт:
А далее, по рассказу Прохора, к тому времени целиком опустошившего бутылку на редкость крепкого зелья, из моря Лодье явилась прекрасноволосая женщина в белом платье, с сияющим лицом и сказала ему:
— О, мудрый человек и могучий зверь, увы, ты ошибаешься. Море берет навсегда, но если что-то возвращает, то лишь для того, чтобы взять еще больше. Годину бедствий предвещало отпущенное из его плена святилище. Мой храм явился людям перед войной, начавшейся между двумя берегами моря, между материком и островом, и битва эта шла по всему свету, сотни кораблей и тысячи людей поглотили волны… И ныне поколения людей не пройдут, прежде чем весь знакомый вам мир омоется в крови… Когда земля не выдержит нагроможденного на нее груза и отряхнет его, как пыль… Пять королей и императоров, обезумев, будут вести войну во всех
Говорила она, по сообщению Игнатьева, по-немецки, что, в общем-то, логично, ибо Нехаления была германской богиней.
Гавриил после тех слов весьма опечалился, поклонился женщине и сказал:
— Спасибо тебе, госпожа морей, что не глуха была к моему зову, и да пребудет на мне, как и прежде, твое благословение…
И после тех слов женщина в белом пропала куда-то.
Однако какие бедствия предсказала она Лодье? Это было загадкой… Хотя в упоминании о войне морских берегов людям, знающим историю, легко было узнать две англо-голландские войны второй половины XVII века за колонии и за свободу мореходства от британского владычества. Колонии в Америке голландцы проиграли, свободу мореходства отвоевали… Но позднее, в конце XVII века, их правитель Вильгельм захватит английский престол, что можно считать некоторым отмщением.
Затем Прохор смутно вспомнил, как Лодья поднимает его с песка и несет, говоря:
— Что-то тебя разморило, господин Игнатьев, видать, устал по дороге…
Дорогу до Миддлбурга Прохор вообще не помнил, утром же проснулся в той же комнате гостиницы, которую покинули накануне.
После паломничества к местам славы тех времен, о которых ничего не помнят ныне живущие поколения, Гавриил и его спутник возвратились в Амстердам.
Глава 25. Заговор
В начале июня 1741 года корабль, на котором находились Лодья, его жена и малолетний ребенок, прибыл в Санкт-Петербург. День был ясный. Лодья нанял извозчика, который удивился, конечно, что «немец» в европейском платье хорошо говорит по-русски, но быстро довез семью до академических строений. Появление Лодьи было неожиданным, так как ни он, ни посол не предупредили о его приезде. Поэтому временно их разместили в сторожке, пообещав позднее выделить казенную квартиру.
Надо сказать, что возвращение Гавриила предварялось некоторым не очень значительным в масштабах России событием. Знаменитый его ровесник, математик Леонард Эйлер, потерявший глаз от перенапряжения, когда за три дня выполнил расчеты, на которые остальная Академия просила три месяца, был известен во всей Европе. Знал о нем и Фридрих, шпионы которого наконец-то выяснили, куда подевался Лодья из Потсдама. Прусский король обратился к правительнице Анне Леопольдовне с просьбою: взамен бежавшего от него ученейшего русского химика, в знак дружбы, предоставить ему для руководства новой Прусской академией, которую он организовал на месте созданного Лейбницем и благополучно захиревшего Прусского ученого общества, знаменитого математика-швейцарца. Юная Анна Леопольдовна, ровесница Марии-Терезии, себя государственными проблемами не обременяла, всецело занятая делами семейными, и посчитала, что математика в России — вещь излишняя. Почему бы не угодить царственному другу?
Надо сказать, что Леонард Эйлер помимо математики был искусен в астрологии. Он составил гороскоп юного царя Иоанна Антоновича и тут же решил, что в России не стоит задерживаться. Помимо того он не поленился составить гороскоп и человека, который прибудет как бы ему на замену. И это еще более укрепило его в желании оказаться подальше от Петербурга. Впрочем, может быть, этому мудрецу и не были нужны никакие гороскопы, ибо он и так знал все доподлинно? Этого нельзя сказать в точности. Во всяком случае, когда Лодья ступил на берега Невы, Эйлер уже выходил из кареты в Потсдаме. И в Россию он вернулся только после того, как Гавриил Степанович навсегда оставил Санкт-Петербург. Кстати, впоследствии они с ним были в дружеской переписке. Однако, вероятно, это был как раз тот случай, когда дружить лучше на расстоянии.
Впрочем, русскую Академию после такого одолжения, сделанного Пруссии, ждали нелегкие времена.
Помимо академических произошли и иные перемены. Политическая обстановка была натянутой. Был отставлен активнейший участник бескровного переворота граф Буркхард Христофор фон Миних, знаменитый полководец и твердый сторонник союза с Пруссией, поскольку уже был сыт австрийской хитростью. Государством теперь единолично правил коварный Андрей Иванович Остерман, вюртембержец, тоже петровский кадр, поочередно уничтоживший Меншикова и Долгоруких, один из тех, кто привел к власти Анну Иоанновну, и с той поры бессменный канцлер. Давний недруг Бирона, с которым они объединились только против Волынского, но и нескольких месяцев не прошло, как он организовал свержение вдового временщика. Остерман был твердым сторонником Австрийского и Английского дворов. Взявший нынче силу вице-канцлер граф Михаил Головкин был с ним заодно.
Королям Пруссии и Франции, намеревавшимся делить — а Фридрих II уже и сожрал кусок — наследство Карла VI Габсбургского, это пришлось не по нраву. Французы науськивали шведов взять реванш, пользуясь слабостью русского трона, на котором теперь почти уже сидели природные немцы. Впрочем, Остерман все это знал и ждал, чтобы, воспользовавшись войной, отобрать у Стокгольма еще и Финляндию. У прусского короля была иная стратегия…
Вечерком в сторожку к Гавриилу без стука заявился важный генерал, немец лет тридцати пяти. Это был его высокоблагородие генерал-фельдцехмейстер (командующий артиллерией) Людвиг Вильгельм Гессен-Гомбургский. Был он сыном владетеля мелкого удела, осколка Гессенского государства, ландграфа Филиппа I, того самого основателя Марбургского университета. В России он обосновался еще с петровского времени. Генерал он был весьма посредственный, полководец нерешительный, лишенный инициативы. Помимо того он считал себя личным врагом Миниха, которому завидовал со всей силой бездарности к таланту, и был поэтому ярым сторонником восходящей звезды — цесаревны Елизаветы Петровны. Причем сложно сказать, насколько эта позиция была продиктована личными пристрастиями.
— Чем я обязан посещению вашего высокопревосходительства? — полюбопытствовал Гавриил, подвигая гостю стул и без церемоний садясь на лавку напротив.
— Ты можешь быть полезен нашему общему делу, Лодья, — отвечал генерал, небрежно положив шляпу на колченогий стол.
Из дальнейшей беседы неожиданно выяснилось, что он прекрасно осведомлен о некоторых сторонах деятельности Гавриила в Потсдаме. Это знание можно было объяснить исключительно тем, что во время состоявшейся два года назад поездки на родину с целью представить там свою жену — княгиню Трубецкую, он свел весьма тесное знакомство с наследным прусским принцем Фрицем. Лодья даже предположил, что именно он и был тем, кто впоследствии помог Анне Иоанновне побыстрее освободить российский трон.
— Я думаю, что ежели бы младенец Иоанн Антонович быстро скончался… от болезни, то позиция правительницы Анны Леопольдовны и ее брауншвейгского супруга потеряла бы опору, и на трон законно взошла бы ее тетка, цесаревна Елизавета Петровна… Ты вполне в силах нам помочь.
— Господин граф, я, как и все мы, и даже более, чем многие, в некотором смысле зверь, — сказал Лодья, глядя в глаза гостю, и тут Людвиг Гессен-Гомбургский слегка побледнел — по-видимому, информация, поступившая из Потсдама, была достаточно полной, а в излишней храбрости генерала не упрекали даже друзья. — Но и звери сострадание к младенцам имеют, а тем паче люди должны. Ибо ежели правление с детоубийства начнется, быть ему недобрым и коротким, как у английского короля Ричарда III. Мы же не турки, чтобы государям братия свои душить при воцарении.
— Да уж был ведь у нас недавно, говорят, Петр II, подросток… От оспы помер, а кто говорит — от яда… — еще раз забросил удочку генерал.
— Он уже по бабам лазал, да и меня при дворе тогда не было — за то я не в ответе. А кто погубил того юношу — тот, чаю, скоро и сам заплатит.
Это Остерман, как подозревали, отравил юного царя для ослабления прибравших его к рукам Долгоруких.
— Таких ли перспектив чаешь, генерал?
— Шутки со мной шутишь? Да знаешь ли, что я с тобой могу сделать?! Да с твоей бабой и робятенком? — вскипятился вдруг генерал.