Чернушка
Шрифт:
Мы летим в тайгу
Оранжевая полярная "Аннушка" гулко взревела и, раскидывая веером пенистые брызги, помчалась по Нижней Тунгуске. Обогнув песчаную косу, остановилась, точно для передышки. Еще напористее зарокотал мотор. Стремительно рассекая алюминиевыми поплавками волны, гидросамолет ринулся против течения и, оторвавшись от воды, кругами, словно беркут, стал набирать высоту.
Внизу мутной желтой лентой тянулся располневший от весеннего разлива Енисей. Маленькие, будто игрушечные буксиры, попыхивая копотью, натруженно тянули к Игарке длинные караваны плотов золотистого леса. На холмистых берегах
Рядом со мной сидит рабочий отряда Сашка Волынов - невысокий юноша лет двадцати двух (может, и старше) - в коричневых остроконечных ботинках с надраенными бронзовыми пряжками; в узеньких голубовато-серебристых джинсах, обшитых множеством блестящих пуговиц, в желтой штапельной рубашке, на которой пестрели оранжевые обезьяны, фиолетовые павлины и синие попугаи. Длинные густые светло-русые волосы волнистыми прядями спадали на плечи. Над верхней губой виднелся белесый пушок усов.
Сашка жадно прильнул к иллюминатору. Он не покинул его даже в тот момент, когда гидросамолет резко накренился, готовый, казалось, вот-вот перевернуться под порывами ветра; и все мы испуганно прижались к полу, держась за привязанные к крючкам веревки! А бочонок с сухой картошкой запрыгал по нашим спинам.
Сашка смотрел, смотрел в круглое оконце и вдруг не выдержал:
– Ребята, глядите, какие там диковины!
Прораб геолог Курдюков, одетый в барашковый полушубок, процедил сквозь зубы:
– Ничего себе диковины нашел! Болотины ржавые его восхитили... Вот поползаешь, голубчик, по таким вонючим красотам на пузе, чтоб не засосало, - иные песенки запоешь...
– Он поправил очки и чем-то стал напоминать взъерошенного филина.
Я не мог узнать своего помощника. В Ленинграде он был совсем иным. Там его круглое лицо всегда излучало добрую улыбку, и любой, даже самый вспыльчивый человек, мгновенно успокаивался, стоило только Курдюкову с ним заговорить. Голос у него был мягкий, бархатистый, а сам он походил на ласкового циркового медведя - широкоплечий, коренастый, большеголовый, в спортивном костюме.
Сашка снова прильнул к стеклу. Внизу серебрились сотни причудливых озер, обрамленных извилистыми валами красноватого мха. Деревья с высоты казались одинокими зелеными звездами. Они постепенно сгущались в созвездия.
– Ну-у, потянулась тоска сибирская, - пробурчал Курдюков.
Вероятно, дурное настроение прораба объяснялось тем, что он совсем не выносил воздушной качки.
Гидросамолет летел все дальше и дальше на восток. Уже давно скрылся из виду Енисей с прибрежными поселками, под крыльями лежало однообразное море зеленых, застывших волн. Мы летим час, летим второй. И ни одной охотничьей избушки, никакого признака человеческого существования. Все покрыто тайгой.
Неожиданно началась невероятнейшая болтанка. "Аннушка" то резко бросалась вниз, и тогда щемящей болью сдавливало сердце, то чуть ли (по крайней мере, казалось так) не опрокидывалась кверху поплавками. В ушах нудно звенело. Отяжелевшая, словно налитая расплавленным свинцом, голова кружилась, как после угара. К горлу подступал тошнотворный комок.
Волынов, понуро согнувшись, страдальчески обнимал железный вьючный ящик.
Курдюков стонал, еле слышно произнося: "О, проклятье! Все внутренности наизнанку выворачивает..."
Не
Повеликина, как и Сашку Волынова, я нанял на полевой сезон в Красноярске. Он пришел ко мне в гостиницу вечером, высокий, стройный. Под густыми седыми бровями прятались умные серые глаза.
– Николай Панкратович Повеликин, - бодро отрекомендовался незнакомец.
– Бухгалтер по профессии и пенсионер по социальному положению. Так сказать, законно отдыхающий элемент в возрасте шестидесяти трех лет.
– При этом старик горделиво расправил могучие, как у доброго молодца, плечи.
– Заявляю с чистосердечной откровенностью, - продолжал он, любовно поглаживая седые усы и хитро улыбаясь, - на данном жизненном этапе меня устраивает только высокооплачиваемая должность, ибо я хочу поднакопить финансов для приобретения персональной дачи.
– Вы когда-нибудь бывали в тайге?
– А как же! Родился в таежном поселке и жил там, промышляя в свободное от работы время летней рыбалкой да зимней охотой. Только вот в последние десятилетия городским гражданином сделался, так что не сомневайтесь - таежник я доподлинный.
– Значит, с лошадьми умеете обращаться?
– Что за вопрос?! Не хуже, чем с арифмометром! Только позвольте навести справку: какая штатная должность у вас еще не занята?
– Нам нужен промывальщик шлихов.
– А что это за такая хитрая специальность?
– Рабочий по промывке речного песка.
– Согласен на ваше предложение! Зачисляйте!
– И старик протянул мне широченную, как лопата, ладонь.
Я ответил пожатием, хотя, признаться по совести, в душе колебался: "зачислять" ли его, или дать решительную "отставку"?
Всю ночь я беспокойно ворочался на кровати. А вдруг Сашка Волынов, успевший сменить десятки специальностей и всюду увольнявшийся "по собственному желанию", лентяй, каких не видывал белый свет?
Нянчиться, приучать его к труду - таким перевоспитанием заниматься в тайге некогда. Да и бывшему бухгалтеру, любителю высоких окладов, тоже в экспедиции не место.
Впрочем, переживал я совсем напрасно, хотя прораб Курдюков был настроен против Повеликина, да и Сашку не очень-то одобрял, никто больше не откликнулся на наше заманчивое предложение - поехать в дикую бахтинскую тайгу. Красноярцы строили новые заводы, фабрики, воздвигали жилые кварталы. У всех была постоянная работа. Сезонные полевые работы с ленинградскими геологами их не прельщали.
Гидросамолет круто развернулся, тайга опрокинулась вниз деревьями, под крыльями засверкал белопенный перекат Бахты. Спугнув лебедей, гидросамолет приводнился в тихой заводи.
Командир подрулил к берегу и ловким взмахом бросил за крупный валун капроновый канат с железной кошкой на конце, подтянул гидросамолет вплотную к суше. Мы быстро выгрузили на берег продукты и походное снаряжение.
Гидросамолет вскоре взмыл над Бахтой, приветливо качнув крыльями.
Курдюков долго смотрел вслед удаляющейся оранжевой точке и, когда она затерялась в густых сиреневых облаках, вздохнул: