Чернушка
Шрифт:
– Тонет! Тонет!
– завопил Курдюков, растерянно бегая по берегу.
Раздался всплеск... Прямо в одежде с ножом в руках в ручей кинулся Павел.
– Убьет!..
– закричал Николай Панкратович, увидев конюха среди мелькающих копыт. Он перерезал веревки, которыми были затянуты вьюки, и лошадь, освобожденная от тяжелой поклажи, кое-как выбралась на пологий откос.
– Что рты разинули?!
– крикнул Павел.
– Спасайте продукты!
– И снова ринулся в воду. К нему на помощь бросились Рыжов и Сашка.
Вытащили все, да что толку! Ржаные сухари превратились в месиво. Куски
– Ну, вы как хотите, а я полезу в свой белый "дворец", - улыбнулся Курдюков и в ожидании, пока Сашка приготовит ужин, блаженно растянулся поверх спального мешка. (С той поры все путешественники стали величать марлевые противокомариные пологи - "дворцами".)
За темной, непроницаемой стеной тайги как-то незаметно спряталось багровое солнце, предвещавшее тихий, жаркий день.
Пологие холмы неоглядного леса окутались прохладной фиолетовой мглой.
Поужинав перловой кашей с мясными консервами, выпив по кружке чаю с сахаром и черными сухарями, все, кроме Павла, который повел коней на пастбище, разбрелись по своим марлевым "дворцам".
Сон "младенца"
– Подъем! Хватит дрыхнуть!
– закричал Павел и принялся барабанить кедровой колотушкой по медной дырявой кастрюле, которую Евгений Сергеевич специально подобрал в приенисейском поселке в качестве колокола.
Хоть я и мгновенно проснулся от дребезжащего звона, но вылезать из спального мешка не хотелось. Сонное оцепенение сковало все тело, уставшее от вчерашнего похода.
Рядом кряхтел Николай Панкратович:
– Ох, не хочется вставать, стары косточки ломать.
С трудом открыл распухшие от комариных укусов веки и долго не мог понять, где я, куда попал. Вспомнил про белый "дворец" и засмеялся.
"Дворец" сделался черным, будто его обсыпали землей.
Когда Павел перестал барабанить в кастрюлю, я услышал неумолкаемый гнусавый гул и догадался, наконец, что мое жилище сплошь облеплено кровососущими насекомыми. Торопливо надел накомарник и, осторожно приподняв краешек полога, пулей вылетел к жаркому костру, чтобы обмануть копошащихся тварей.
Над безмолвной синей тайгой золотисто-красными переливами полыхала туманистая, прохладная заря. Мы уселись под густыми, едкими клубами дыма и стали завтракать комковатыми макаронами.
– А где же Александр?
– спохватился Николай Панкратович.
– Да все дрыхнет!
– сказал Павел.
– Вот лежебока несусветный! Уж я будил его - и за ноги дергал, и над ухом свистел, и елкой колючей по щекам водил, а он лишь посапывал, как младенец. Сейчас, говорит, встану!
Павел взял пустое ведро, загромыхал над Сашкиной колыбелью.
– Никакого ответа! Как будто язык во сне проглотил!
– беспомощно развел он руками.
– А ты пусти ему божьих пчелок для веселья!
– посоветовал Курдюков.
Павел бесцеремонно задрал марлевый полог. Возбужденные комары мгновенно уселись на румяном
– А ну вставай, маменькин сыночек!
– свирепо крикнул Рыжов и толкнул сонулю толстой жердиной в бок. Толкнул, вероятно, больно, потому что Сашка выскочил из-под полога как ошпаренный, суетливо, по-боксерски замахал кулаками перед Евгением Сергеевичем.
– Ты что дерешься?
– закричал взбешенный Волынов.
– Еще не так двину, если будешь лодыря корчить!
– грозно пообещал Рыжов.
– Это тебе не детский садик, чтобы капризы устраивать.
Бельчата
У лагеря щелкнули выстрелы. Из кедровых зарослей с восторженным криком "Ура! Убил!" выбежал Волынов. В одной руке он держал охотничье ружье, в другой - какого-то красно-бурого зверька. Сашка перепрыгнул через поваленную бурей лесину и очутился возле нас. Накомарник у него был сбит на затылок. На лбу выступили капельки пота. В глазах так и пылала радость.
– Понимаете, какая удивительная хитрушка!
– возбужденно принялся рассказывать он.
– Пульнул я в нее - она кубарем с вершины. Ну, думаю, готова. Но представляете себе, почти у самой земли за сук умудрилась зацепиться. Повисла на одной лапе, барахтается, вот-вот упадет, я даже брезентовую робу расстелил под ней, чтобы вовремя сцапать. Но не тут-то было! Поднатужилась, подтянулась и - шасть по дереву наверх. Как будто пропала! Пригляделся внимательней, вижу: средь веток затаилась голубушка. Я снова - бах! Она перевернулась в воздухе. Однако опять успела к стволу прижаться, за мной следит. Я - туда, я - сюда, верчусь вокруг кедра. Никак, плутовка этакая, не дает спокойно прицелиться, по стволу спиралями скользит, в густых иголках прячется. Ну, прямо замучила меня. Но все-таки улизнуть ей не удалось, - и улыбающийся Сашка гордо приподнял исковерканную пулями белку.
– Зачем убил беззащитную зверюшку?
– набросился на него Павел.
– Как зачем?!
– вспыхнул Волынов.
– Очень интересно было - вот и убил. Все-таки в живую цель метил, а не в консервную банку. Понимать надо!..
Павел был так поражен рассуждениями Сашки, что, казалось, онемел. Плотно сжатые губы его мелко вздрагивали.
– Фашист ты форменный, - с ненавистью прошептал он, придя, наконец, в себя.
– Таких, как ты, глупых, слепых охотников надо пускать в лес только со связанными руками, иначе всю живность истребят. Ну, раздвинь свои бесстыжие гляделки пошире да посмотри, что натворил! Посмотри получше, коли такой понятливый! Ведь детишки у нее остались, сосунки малые!..
Волынов сердито швырнул в кусты никому не нужную добычу: шкурка летом у белок плохая, мясо невкусное.
– Ох, и надоел же ты мне со своими моралями!
– процедил он сквозь зубы.
Однако Павел не слышал этого. Он озабоченно расхаживал вдоль прибрежной опушки и вдруг, скинув сапоги, проворно полез на старую елку.
– Что ты там обнаружил?
– спросил я.
Павел хмуро молчал, вероятно, все еще находился под впечатлением Сашкиного поступка.
– Что увидел?
– допытывался я.