Черные алмазы
Шрифт:
Ангела промолчала.
Они добрались до леса, пошли под тенью развесистых деревьев, и тогда Ангела неожиданно обратилась к Ивану.
— Вы знаете историю Джульетты Гонзаги?
— Нет, графиня.
— Она была владелицей Фонди. Барбаросса ночью напал на Фонди, чтобы похитить Джульетту Гонзагу. Один благородный рыцарь опередил разбойника и спас маркграфиню. Она вскочила с постели и, как была, босиком бежала. Знаете, как она отблагодарила своего спасителя?
— Как?
— Вонзила ему в сердце первый попавшийся ей под руку кинжал.
— Дама была права, — ответил Иван. — Рыцарь не должен был смотреть на ее обнаженные ноги.
— А он? — спросила Ангела.
— Его несчастье заключалось в том, что ему слишком повезло.
Незначительные niaiseries [127]
Лису
127
Пустяки (фр.).
Они вернулись в замок на четверть часа раньше, чем остальные охотники.
Графиня Ангела и Иван не видели друг друга до ужина. Господа охотники делились впечатлениями, а дамы занимались туалетом.
Графиня Ангела рассказала тетке о своем приключении. Она никогда не лгала. Этот плебейский порок был ей чужд. Если она не желала о чем-нибудь говорить, то молчала, но никогда не говорила ничего, кроме правды.
Интересно, расскажет ли Иван в мужском обществе о том, что произошло? Мужчины очень любят позабавиться подобными aventures. [128] Как не воспользоваться такой удачной темой? Спасенная повелительница! Растерявшаяся красавица!
128
Приключениями (франц.).
Гостям, собравшимся к ужину, бросилось в глаза, что графиня Ангела держится несколько скованно и взгляд ее избегает Ивана. Она была в черном платье, необычно бледна и очень молчалива.
Мысленно она задавала себе вопрос: неужели охотники знают все, что известно Ивану?
Господа прилагали все силы, чтобы ее развлечь. Они рассказывали, с каким азартом гнались за лисой, которая чуть было не удрала, и как им все же удалось затравить ее. Жалели, что графиня не присутствовала при этом, задержавшись на другой стороне оврага; впрочем, ей и в самом деле лучше было вернуться домой, чем ковылять верхом по свежей вырубке. Тут недолго и до несчастья.
Никто не упоминал о том, что с ней действительно произошло. Но ведь эти искушенные кавалеры так умеют притворяться, что верить их неосведомленности нельзя.
Убедил графиню Ангелу в том, что Иван никому не рассказал о происшествии, ее двоюродный брат Эдэн.
— Тебя Беренд проводил до дому? (Они уже не называли его магнетическим рыцарем, не шутили с ним.) — Да.
— Тебе было неприятно его общество?
— С чего ты взял? — резко спросила Ангела.
— Я сужу по поведению Ивана. С тех пор как мы вернулись, из него слова не вытянешь. Он не вмешивается в общий разговор. Как-то стеснен. А теперь старается не смотреть на тебя. Вероятно, ему хочется поскорее отсюда уехать. Я угадал?
— Угадал.
— Помочь ему в этом?
— Я не возражаю. Но только без грубостей.
— Как ты могла подумать? У меня есть очень ловкий план.
— Я хочу знать, что это за план. Я не сержусь на этого человека, но его присутствие меня тяготит. Я не желаю, чтобы кто-нибудь даже пальцем его тронул, но мне хотелось бы, чтоб он уже был где-нибудь на полюсе.
— Хорошо, я раскрою тебе свой план. Беренд человек ученый, философ. О многих обычаях у него совсем иные понятия, чем у людей нашего круга. Особое отвращение он питает к дуэли. Ну-ну, прошу тебя, не криви свое красивое личико! Не о Беренде речь. Его никто не станет вызывать. Это было бы слишком грубой шуткой. Мы сделаем так: сегодня вечером после ужина я поссорюсь с Салистой из-за какой-либо niaiserie и вызову его на дуэль. Одним секундантом я выберу Беренда, другим
129
Соответственно обычаю (лат.).
— А если он все же пойдет на это?
— Тогда мой план провалится. Устроим суд чести, который вынесет решение, что никакого оскорбления не было, причин для драки нет, и таким образом dramoletta [130] окончится.
Ангела пожала плечами.
— Я не возражаю, делайте с ним, что хотите. Но будьте осторожны! У этого человека острые зубы. «La mord!». [131]
— Положись на меня.
За ужином во время беседы господа намеренно завели разговор о дуэли, чтобы еще больше успокоить Ангелу, продемонстрировав ей особые взгляды Ивана на этот счет. Поводом им послужила самая свежая новость: дуэль, в которой из-за незначительной niaiserie поплатился жизнью единственный отпрыск аристократической семьи.
130
Маленькая драма (итал.).
131
«Он кусается!» (франц.)
— Я считаю дуэль не только грехом, но более того, серьезным пороком нашей общественной жизни! — сказал Иван. — Да и вообще любое дело, где оружие подменяет суд божий, в действительности — просто отрицание бога. «Тe deum», который распевает победившая сторона, потому что ей удалось перестрелять больше людей, чем той, что потерпела поражение, просто кощунство. Но восстанавливать задетую честь, берясь за оружие, — это еще хуже, ибо тогда убивают истину. Тот, кто говорит нам в глаза о наших недостатках, — наш благожелатель, а каноны общества обязывают нас убивать этого благожелателя. Другого выбора тут нет: либо улыбаться друг другу, либо стрелять друг в друга. Говорить комплименты, либо драться. Граф Эдэн поддержал спор.
— Я придерживаюсь противоположных взглядов. Вот если бы общество не возвело дуэль в закон, тогда это было бы отрицанием бога. В том, что один человек рождается слабым, а другой мускулистым и сильным, не виноват никто, кроме создателя. Поэтому в условиях цивилизации тот, кто сильнее, делал бы своим рабом того, кто слабее: он мог бы давать ему пощечины, оскорблять действием и по закону платить компенсацию от пяти до ста форинтов, в соответствии с тяжестью нанесенного оскорбления. Пропасть между человеческой и божьей справедливостью заполняет свинцовая пуля, которая делает слабого равным сильному. Эта пуля не судья, так как частенько решает спор несправедливо, но она — закон, уважая который, жестокость и просвещение могут ужиться друг с другом.
— В том-то и заключается порок общества, что это так, — ответил Иван. — Какое-то ложное чувство чести диктует вам особый закон. Обществу следовало бы не устанавливать для себя особые законы, а придерживаться тех, что записаны в кодексах, обязательных и для бедных и для богатых. Если сейчас в обществе кого-то ударят по лицу и он не потребует удовлетворения с оружием в руках, общество изгонит его из своей среды, не правда ли? Между тем этот принцип следовало бы исповедовать наоборот и изгонять того, кто нанес оскорбление; тогда судьей стало бы само общество, а не глупая пуля.