Черные алмазы
Шрифт:
Так было до той поры, пока Иван тоже не сделал нечто такое, что привлекло к нему внимание газет. Дебют в Академии навел его приемного сына на след, и он тотчас же настрочил Ивану письмо, которое начиналось словами: «Мой милый, добрый отец!»
Письмо дышало наивными и непосредственными детскими чувствами, сквозь которые прорывался озорно юмор артиста.
Юноша писал Ивану, как ему жилось до сих пор. Все это время он скитался вместе с матерью, которой он и по сей день должен давать отчет обо всем, до мельчайших подробностей, и откровенно, ибо кто лукавит — розги достоин. Он, уже выступал перед их высочествами и даже удостоился орденов, но ордена носит только по воскресеньям, а в будние дни мама не разрешает. Теперь он зарабатывает много денег, но их нельзя тратить; мама не выдает больше четвертака на день, а остальные она откладывает, чтобы со временем выкупить свой домик, который отсудил у них один старый грек. Поэтому приходится заниматься не только искусством, но и давать уроки. Он обучает игре на фортепьяно и аккомпанирует. За это тоже хорошо платят. Особенно одна жанровая певица, та платит прямо-таки баснословные деньги. Soi-disant, [133] это супруга некоего банкира по фамилии Каульман.
133
Собственно говоря (франц.).
При этих строках у Ивана дрогнуло сердце.
Он изменился в лице и принялся читать с большим вниманием.
«Это муза в облике менады. Шаловливое дитя и неистовая амазонка. Прирожденная артистка, талант, который никогда не снизойдет до заурядности. Она достигла бы ошеломляющего успеха, если бы сама не боялась его, ум ее быстр, как пламя, и вместе с тем она первозданна, как земля. Держит себя, будто куртизанка, но я мог бы поклясться, что она еще невинное дитя. Она шалит при мне, словно школьница, а я браню, выговариваю ей, как наставник. Если б ты видел, милый отец, сколь несносно серьезен бываю я в эти минуты. Сейчас я специально для тебя снялся у фотографа. Не думай, однако, что я извожу столько бумаги на биографию одной из моих йlиves1 потому, что не могу рассказать ничего более путного, нет, это лишь оттого, что благодаря ей я прослышал об одном деле, которое тебя определенно заинтересует. Этот шаловливый ангел рассказывает мне буквально обо всем, что с ней происходит, словно я ее исповедник. Иногда она целый урок проводит болтая о том, где была, чем занималась, и зачастую рассказывает такие вещи, о которых, будь я на ее месте, я бы промолчал.
Пожалуйста, немного терпения, милый отец, перехожу к тому, что тебя должно заинтересовать.
Итак, меня с этой дамой связывает то обстоятельство, что у нее тридцать три роли. Все они самых разных жанров. Это не сценические роли в полном смысле слова, а просто отдельные характеры. Некий поэт сочинил ей стихи этих ролей, а какой-то музыкант положил их на музыку. Наши занятия заключаются в следующем: она репетирует свои роли, я аккомпанирую.
Сейчас я приступаю к самой сути, еще минуту терпения.
Разреши только перечислить эти роли:
1. Лорелея
2. Клеопатра
3. Царица солнца
4. Греческая рабыня
5. Вакханка
6. Султанша
7. Невеста
8. Новобрачная
9. Баядера
10. Клавдия Лета, весталка
11. Амелезунда
12. Магдалина
13. Нинон
14. Сомнамбула
15. Медея
16. Саломея
17. Гурия
18. Отчаяние Геры
19. Революционерка во фригийском колпаке
20. Турандот
21. Пейзанка
22. Мать
23. Жанна ля Фолль
24. Офелия
25. Юдифь
26. Зулейка Потифар
27. Маркитантка
28. Гризетка
29. Креолка
30. Лукреция
31. Дриада
32. Джульетта Гонзага
Тридцать третья роль мне неизвестна. Мы еще ни разу не репетировали ее вместе.
Спрашивается, к чему все эти дурацкие роли, если они никогда не увидят сцены?
Мне толкуют, что они необходимы, дабы сценическое дарование знатной дамы развивалось всесторонне, ибо предполагается ангажировать ее в оперу.
Понять это нелегко. Банкир, сам миллионер, жена его занимает апартаменты, которые обходятся в четыре тысячи форинтов, и тем не менее стремится попасть на сцену, где ей положат самое большее шестнадцать тысяч форинтов. Из них шесть тысяч пойдут учителю пения, который составит ей протекцию, две тысячи хормейстеру, четыре — газетчикам, чтобы не уставали хвалить, и три тысячи клакерам за аплодисменты и цветы; ей же самой останется ровно тысяча, только что на духи.
Но до этого дело не дойдет. У красивой дамы, если к тому же она артистка, всегда найдутся поклонники, и с ними совсем нетрудно поддерживать знакомство, тем более что моя ученица живет отдельно от мужа. Ну, это вполне естественно… Банкир, занимаясь серьезными делами, не может допустить, чтобы ему днем и ночью мешали сольфеджио.
Итак, существуют избранные особы, sub titulo «Kunst-maecen» [134] — они покровительствуют искусству. Знатные господа, которым принадлежит решающее слово в управлении театров и у обергофмейстера. В виде милости они допущены на вышеупомянутые тридцать две репетиции. Тридцать третью еще никому не показывали.
Спешу заметить, все обставлено предельно прилично. Когда мадам репетирует, присутствую я, присутствует сам супруг.
Среди подобных любителей искусства есть графы, герцоги, принцы крови. Высокие особы!
А мы их между собой величаем «Фрици, Наци, Муки, Манчи».
В нашей коллекции имеются и два князя, князь Мари и князь Бальди. Одного из них при крещении нарекли Валь-демаром, другого — Тибальдом.
Позавчера, во время занятий, Эвелина (так зовут мадам) была в дурном настроении, и не успел я осведомиться, что случилось, как она сама пустилась в откровенности: «Вообразите, этот несносный князь Вальдемар вчера в ложе заявил мне, что, если я не допущу его на свои репетиции, он разорит Ликси (имя ее супруга — Феликс)». — «Ну, так отчего бы вам не пустить его? — спрашиваю я. — Он разинет рот не шире, чем другие». — «Потому что я не выношу этого человека! Я передала Ликси слова Вальдемара, а Ликси говорит, что это он разорит князя, дайте только срок… И тут же Ликси сказал мне, чтобы я приглашала на репетиции князя Тибальда». — «Ну, это почтенный старый господин, вы ему во внучки годитесь». Мадам прикусила губу. «Я должна кое-чего от него добиться». — «Могу себе представить…» — «Ах, нет, вам до этого не додуматься. Речь идет всего-навсего о подписи под одной бумагой; ему это ровно ничего не будет стоить, а Ликси сразу возвысит. Дело в том, что у Ликси есть одно крупное предприятие, солидная угольная компания, которая принесет немало миллионов, но та земля, где находится месторождение, — владение Бондавари, князя Тибальда. Графиня Теуделинда уже дала согласие, но без подписи князя акции на бирже не поднимутся. Этому препятствует Вальдемар, и потому необходимо покорить князя Тибальда. Ликси говорит, что сейчас для этого самый удобный момент: князь Тибальд поссорился со своей единственной внучкой, графиней Ангелой, внучка оставила его, князь грустит, и тот, кто сумеет его рассеять, многого мог бы сейчас от него добиться. А бондаварский уголь — лучший в мире». Я не смог удержаться от смеха. Тут мадам дернула меня за вихор и сказала: «Дурачок! Что вы смеетесь? Уж я-то знаю, что такое уголь, я сама с малых лет толкала вагонетку, была откатчицей на шахте господина Ивана Беренда». Пораженный, я вскочил с места. «Ну вот, теперь он остолбенел от удивления, как это я могла возить уголь. Да к тому же босая». — «Нет, меня не это изумило, мадам, а имя Ивана Беренда. Что вы знаете о нем?» — «Это нынешний владелец шахты в долине Бонда, рядом с которой Феликс намерен открыть новую богатую шахту — она займет все бондаварское имение. Иван Беренд — мой бывший хозяин, благослови его бог».
Итак, милый отец, мы и добрались до главного, из-за чего тебе пришлось прослушать до конца эту длинную прелюдию. Хоть я и музыкант, но сообразил: Ага! У моего отца угольная шахта в долине Бонда. А именно там богатая компания начинает перспективную разработку. Пожалуй, отцу следует знать об этом. Вдруг это обернется ему на пользу либо во вред. Ведь здесь даже самый воздух пропитан духом стяжательства. Как видишь, и меня не минуло! Сообщи, интересует ли тебя эта новость и в какой мере. А после я напишу тебе, как это дело обстряпывают здесь, за кулисами, ибо наивное создание все пересказывает мне».
134
Так называемые (лат.) «меценаты» (нем.).
Теперь нам известны обстоятельства, вынудившие Ивана пойти на вечер к графине Теуделинде, прочесть занимательную лекцию и представиться высшему свету; Арпаду же он ответил, попросив ежедневно сообщать ему обо всем, что тот узнает от Эвелины относительно шахты.
С этого дня каждую неделю Иван получал два-три письма из Вены.
«Старый князь клюнул на удочку. Каульман лично сопровождает его на репетиции мадам. Когда Эвелина дома и перед нею лишь два-три зрителя, она играет и поет столь чарующе, что, выступи она так на сцене, быть бы ей актрисой с мировым именем. Но стоит ей выйти на сцену, как ее охватывает страх, она все забывает, стоит столбом и безбожно детонирует.
А феерические репетиции устраиваются под тем предлогом, что, если князь, знаток искусства, убедится в ее талантах, он устроит ей ангажемент в оперу.
Но я-то знаю, какова истинная цель!
Князь не только знаток искусства, но и «ценитель».
Он знает цену двум прекрасным черным алмазам — глазам Эвелины.
К тому же князь Вальдемар безумно влюблен в мадам, а в силу известных причин князь Тибальд заинтересован в том, чтобы Эвелина не попала в руки князю Вальдемару, даже если для этого ему самому придется отбивать ее у Вальдемара.
На днях князь Вальдемар поразил меня, предложив по сто золотых за каждую страницу альбома, где хранятся фотографии мадам Каульман в разных ролях.
Ведь каждый день мы сперва репетируем жанровую сцену en famille [135] y рояля, затем приходит фотограф и запечатлевает артистку в самой эффектной позе. Он должен проделывать всю работу здесь же, не выходя из дома, и изготовлять не больше четырех отпечатков с негатива. Затем один из снимков получает князь Тибальд, один мадам оставляет себе, одним осчастливливает меня и последний идет нашему другу Феликсу.
Негативы у фотографа отбирают.
Я же не стану продавать фотографии князю Вальдемару, а лучше перешлю их тебе в том порядке, как готовились роли. Мама не желает, чтоб эти фотографии хранились у нас в доме».
135
По-семейному, в узком кругу (франц.).
Теперь Иван вместе с очередным письмом получал также и фотографию Эвелины, каждый раз в новых и новых, все более пленительных позах.
Арпад нимало не подозревал, какое мучительное наслаждение доставляет своему «милому отцу» этим ядом, выдаваемым по капле.
Первый портрет изображал Лорелею, ту фею, что над пучиной Рейна поет волшебную песнь и золотым гребнем расчесывает свои длинные распущенные волосы; воздушные одежды открыли одно плечо, а очи зазывно смотрят на влекомую к гибели жертву.
Второй была Клеопатра перед завоевателем Тарса, готовая покорить его обаянием своей женственности. Портрет исполнен ослепительного блеска — на нем видна честолюбивая царица и сладострастная женщина, нежность и гордость, слитые воедино.
Третий портрет — царицы солнца, жены последнего инки Атауальпы: дерзкий и властный взгляд, одеяние подчеркивает величественность осанки, оставляя открытыми красивые руки; одна рука поднята к небу и протягивает солнцу жертву — трепещущее человеческое сердце, царица холодно взирает на него, и лицо ее словно отражает спокойную бесстрастность неба.
Четвертый портрет — греческая рабыня. Истерзанная красота, попранное целомудрие; она силится разорвать цепи, сковывающие ее руки. Доведенная до совершенства мраморная статуя, созданная оригинальной и смелой мыслью Прадье и вдохновением Торвальдсена.
Пятой была вакханка, словно сошедшая с античного барельефа, изображающего шествие Вакха. Не знающее запретов дерзкое существо: зовущее, одурманенное хмелем лицо и наэлектризованное страстью тело. Прелесть опьянения. Необычная драпировка. Барсова шкура, кубок, увитый лавром и виноградом жезл.
Шестой была султанша Нормагаль. Женщина сидит в застывшей позе, каждый ее член, каждый мускул лица неподвижен; но знаток искусства поймет, что эти темные очи скрывают тайны, доступные только взору посвященного, суля и наслаждение и негу тому, кто их разгадает.
Седьмой портрет — невеста. Белое кружевное платье, белоснежный венец, ниспадающая вуаль. На лице выражение трепетного страха перед неведомым счастьем, в глазах слезы, на губах чуть заметная улыбка. С непередаваемой грацией протягивает она руку за обручальным кольцом.
Следующая фотография показывает молодую женщину, впервые в жизни надевшую чепец. Стыдливый румянец гордости и торжествующая покорность на ее лице. Она чувствует, что этот чепец — все равно что корона, перед которой пал венец невесты.
О, сколь горькую радость доставил Ивану этими фотографиями его милый сынок!
На девятом снимке была изображена баядера. В живописном одеянии индусских танцовщиц она бьет в поднятый над головой звонкий тамбурин, тонкая талия перехвачена златотканым шарфом, на шее мониста из золотых монет, ноги до колен унизаны бусами.
Десятый портрет отображает новую метаморфозу: Клавдия Лета, весталка, влекомая на казнь, ибо она не дрогнула перед настояниями Каракаллы; в глазах ее страх целомудренной девы, она закрывается плащом, как бы защищая себя от оскорбительных взглядов.
Как же умеют играть эти женщины!
И помимо всего еще пояснения к портретам, которые давал Арпад в своих письмах!
И вот результат!
Князь более не в силах разорвать пленительные узы.
После каждой новой репетиции он твердит, что это скрытое сокровище не должно погибнуть для искусства.
Его светлость мог бы отыскать и другие сокровища, если бы не его преклонный возраст и не обширный в прошлом опыт по отысканию подобных сокровищ.
Это очень «дорогие» сокровища.
Когда человеку уже шестьдесят восемь лет и у него внучка на выданье, ему иногда приходит в голову заглянуть в счета своего банкира и уяснить себе разрыв между двадцатимиллионным активом и загадочной суммой пассива, а уж в зависимости от этого решать, можно ли одновременно выдать замуж единственную внучку и ввести в свет очередную красавицу.