Черные холмы
Шрифт:
Паха Сапа не умел делать этого, но быстро научился под руководством некоего Таркулича Словака по прозвищу Большой Билл — пожилого эмигранта, который говорил, что по приезде в Америку, когда семнадцатилетним мальчишкой в 1870 году начал работать взрывником в кессонах Бруклинского моста под Ист-ривер, знал три английских слова: «Беги!», «Ложись!», «Берегись!». Паха Сапа продержался тридцать четыре месяца в качестве помощника Большого Билла Словака, и каким-то образом имя Билли Вялого Коня, шедшее в ведомости сразу же после имени старика, превратилось в Билли Словака. Потом Большой Билл погиб при обрушении ствола (случившемся не по его вине), и «Билли Словак» уволился, а вскоре, в 1903
Но Паха Сапа оставил эту чертову дыру с воспоминаниями о нескончаемых рассказах Большого Билла о строительстве Бруклинского моста, с рабочей карточкой на имя Билли Словака и с рекомендациями, в которых было сказано, что он умелый взрывник.
Борглум и Паха Сапа стояли там, разговаривая в клубящихся пыли, дыме и паре, а Паха Сапа думал: «Почему же это, черт побери, владельцы „Хоумстейка“ пустили тебя сюда, чтобы ты увел у них человека?»
Но так или иначе, они его пустили, и Борглум стоял там (он решил, что этот «Билли Словак» сразу же поймет, кто перед ним и что он делает в холмах) и предлагал Паха Сапе работу в качестве помощника взрывника и плату на четыре доллара в месяц больше, чем шестидесятишестилетний индеец зарабатывал на шахте «Хоумстейк».
И Паха Сапа сообразил, что он сможет сделать с четырьмя каменными гигантами, которые появлялись в священных холмах, и сразу же согласился — он согласился бы, даже если бы Борглум не предложил ему вообще никакой платы.
И на этом они ударили по рукам.
Рукопожатие сопровождалось не совсем таким же перетеканием видения, какое случилось у него с Шальным Конем, но было гораздо ближе к нему, чем внезапные озарения, которые он испытывал при контакте со многими другими людьми. Жизнь и воспоминания Гутцона Борглума при этом рукопожатии и в самом деле стали перетекать в Паха Сапу, но Борглум каким-то образом вроде бы почувствовал, что происходит (возможно, он и сам обладал подобными же способностями), и потому отнял руку, прежде чем вся его жизнь, прошлая, будущая, все его тайны стали достоянием Паха Сапы, как это произошло с Шальным Конем.
В последующие месяцы, когда у Паха Сапы было время открывать свои защитные шлюзы и обращаться к воспоминаниям Борглума, он понял, что, в отличие от Шального Коня, здесь воспоминания о будущем отсутствовали. Паха Сапа порадовался бы, если бы они были. Если Борглум, который был всего на два года моложе Паха Сапы, переживет его (а это должно было случиться, если план Паха Сапы увенчается успехом), то Паха Сапа в воспоминаниях Борглума о будущем мог бы увидеть, как реализуется его замысел — так, как он увидел смерть Шального Коня. Паха Сапа увидел бы собственную смерть.
Но уловленные им мысли и воспоминания Борглума предшествовали тому дню, когда они встретились и пожали друг другу руки в конце января 1931 года, и теперь, если у Паха Сапы было время и настроение, он просматривал жизнь скульптора, словно человек, перебирающий пепел на пожарище собственного дома. Даже осколки были сложными.
Паха Сапа, вероятно, единственный из работавших на Борглума знал, что женщина, которую скульптор в своей опубликованной автобиографии называл матерью, на самом деле была старшей сестрой его матери. Паха Сапа довольно долго разгребал эти воспоминания, прежде чем разобрался в них.
Официальные родители Борглума, Йенс Мюллер Хаугард Борглум и Ида Миккелсен Борглум, эмигрировали в Америку из Дании. Но помимо этого, они были еще и мормонами, которые отправились в путь вместе с другими датчанами, принявшими эту
Через год после прибытия в Юту к ним из Дании приехала младшая сестра Иды, восемнадцатилетняя Кристина. По обычаям мормонов, живших в те времена изолированно, Йенс сделал Кристину своей второй женой. Они переехали в Айдахо, где в 1867 году молодая Кристина родила своему мужу сына — Джона Гутцона де ла Мот Борглума. Потом по возвращении в Юту Кристина родила еще одного сына — Солона Ганнибала де ла Мот Борглума.
Но Америку опутала сеть железных дорог, и одна из них прошла через Огден — город, в котором жили Борглумы. С изолированностью мормонов было покончено, на них обрушился народный гнев, вызванный обычаем многоженства. Конгресс, газеты и бесконечный поток все прибывающих немормонов выражали свой гнев по поводу «варварской, нехристианской практики».
Йенс взял своих жен и детей и поехал той же дорогой на восток. В Омахе, зная о всеобщем осуждении, которое их ожидает, настоящая мать Гутцона Борглума, Кристина, некоторое время еще пожила в доме в качестве экономки, а потом уехала и стала жить с другой сестрой. Позднее она вышла замуж еще раз.
Йенс Борглум поступил в Миссурийский медицинский колледж, где изучал гомеопатию, изменил имя на «доктор Джеймс Миллер Борглум» и стал практикующим врачом во Фремонте, штат Небраска. Там и рос юный Гутцон, пребывая в некотором недоумении, поскольку официальная мать его и его брата Солона на самом деле была их теткой.
Все это казалось не слишком важным, но увлекло Паха Сапу, когда он в первые месяцы после их знакомства позволил себе разобраться в ранних воспоминаниях Борглума.
Первый образ, поразивший Паха Сапу, был совсем недавний: в 1924 году пятидесятилетний Борглум, уже провозгласивший себя всемирно известным скульптором, сталкивает с вершины Стоун-маунтинг в Джорджии большие рабочие модели голов генерала Стоунуолла Джексона и генерала Роберта Ли, которые далеко внизу разбиваются о камни; скульптор предложил одному из рабочих взять кувалду и размолотить громадные — двадцать на двадцать четыре фута — модели семи фигур знаменитых конфедератов (личности четырех из них так еще и не были определены), которые предполагалось водрузить на Стоун-маунтинг и таким образом создать самую большую скульптуру в мире.
Эти скоты из Джорджии не собирались финансировать его в достаточной мере, они хотели призвать другого скульптора, а он решил для себя, что он — Джон Гутцон де ла Мот Борглум — скорее будет проклят, чем позволит жадным деревенщинам с юга воспользоваться хоть самыми малыми плодами его труда.
Паха Сапа изучал эти недавние воспоминания, словно вызывал к жизни яркий, бурный сон, — он смотрел, как Борглум, закончив крушить, сжигать и уничтожать все (рабочие модели, планы, макеты, бюсты, чертежи гигантских прожекторов и платформ — все), зайцем бежал в Северную Каролину.
В штате Джорджия до сих пор не был аннулирован ордер на арест знаменитого скульптора.
В конце концов, перебирая воспоминания и старые мысли Борглума, Паха Сапа понял, что, несмотря на все различия, Шальной Конь и скульптор Гутцон Борглум очень похожи. Обоих честолюбие с детства гнало к достижению величия любым путем. Оба считали, что судьба избрала их для великих деяний и славы. Каждый из них посвятил жизнь утверждению своего «я», даже если для этого приходилось использовать других, а потом выбрасывать за ненужностью, и, когда требовалось, прибегал ко лжи и оскорблениям.