Черные клинки. Ветер войны
Шрифт:
Старик встал и расправил свое одеяние.
– Довольно рассуждений о морали и устоях. Кто вы такой, чтобы указывать мне, как следует поступать во благо Ордена?
Ко-Диос направился к выходу. Приор Аттик, так и не проронивший за время беседы ни слова, поспешно открыл перед ним дверь. Прежде чем выйти, магистр замер на пороге.
– Вы получили приказ, паладин Ивейн. Отказ его выполнять повлечет за собой отречение. Сами знаете, что это означает.
Глава 5.
Беглец
Гром грянул, словно ружейный выстрел. Или это лишь снилось. Или это уже смерть? Да, скорее всего, именно так. Смерть. Наверняка в этой проклятой пустыне и дождей-то не бывает.
Еще один раскат грома.
Таким образом тот мир приветствует. Добро пожаловать в Ад, кусок дерьма! Только… почему же все тело болит? И еще пить до смерти охота. Или здесь всегда так?
– Говорю ж тебе, мертв он! Зря две хороших пули потратил.
Голоса? На демонов не похожи. Хотя… откуда знать, как звучат голоса демонов. Проклятье. Почему глаза не открываются?
Ф-р-р-р!
Лицо обрызгало чем-то теплым и липким. В ноздри ударил терпкий запах лошади. Пулий услышал собственный стон больше похожий на шумный выдох.
– Ха! Говорил же, что живой! – прохрипел второй голос; похоже, его обладатель был здорово простужен.
Живой? Это они про него, Пулия, что ли?! Значит, еще не преисподняя? Проклятье.
Пулий попытался разлепить сросшиеся веки – безуспешно. Попробовал еще раз, но, после того как в глаза резанул яркий свет, решил смириться с темнотой.
– Дерьмо, – промычал он слипшимися губами, но услышал лишь тихое: – и-мо…
Всадник спешился. Кто-то бесцеремонно толкнул носком сапога под ребра. Пулий ответил сдавленным стоном. Ублюдок! Попал прям в то же самое место, куда любил лупить надсмотрщик-бесс. И до сих пор это было чертовски больно.
– А толку? – первый голос. – Ну, жив он, что с того? Пока до лагеря доберемся, как пить дать, богам душу отдаст. А, коль и нет… За такую падаль на рынке и одного дирхема не дадут. Кому сдался полудохлый раб? Только зря кормить. Вскрой парню глотку, да и делу конец. Зачем напрасно человека мучить?
Раб? Вскрыть глотку?
– Е-е-е-т… – просипел Пулий.
– Видишь? Не хочет он подыхать! – снова голос «простуженного». – Признай, Скорняк, ты завидуешь просто. Что не ты его увидел, а, стало быть, кроме как с капитаном, делиться я ни с кем не стану. Но… – в голос сиплого вкралась нотка коварства. Пулий говорил таким тоном, когда пытался убедить сослуживцев, что ему плохая карта выпала. – Дам тебе шанс заработать. Ставлю пять дирхемов, что продам его не меньше чем за сотню!
Собеседник громко хрюкнул.
– Сто монет?! Да на кой пес, он дался за такие деньжища!
– Слышал, в Арджубаде хорошо платят за рабов для арены.
Первый
– Этот кусок дерьма – боец для арены?!
Он смеялся так долго, что даже закашлял.
– Приглядись получше, – невозмутимо отозвался сиплый. – На парне туника ангардийского легионера. Хоть и рваная. Бьюсь о заклад, он – бывший солдат. Значит уж что-что, а мечом махать точно умеет.
Оба притихли, а Пулий все пытался упорядочить услышанное в своей шумящей голове. Раб. Для боев на арене?! Он? Пулий! Бред какой-то. В реальность происходящего верилось все меньше с каждым мгновением.
– Ну? – нарушил тишину сиплый. – Принимаешь ставку?
– Да пошел ты! – отозвался первый голос, который сменился тихим перетаптыванием конских копыт. – С моей-то удачей? Проще сразу деньги отдать, – прозвучало чуть тише: всадник удалялся. – Только не жди, что я помогу тебе тащить его в лагерь, твой заработок, сам и управляйся!
– Говнюк, – прохрипел «спаситель» Пулия.
Затем он громко отхаркнул, смачно плюнул. Пулий услышал, как плевок приземлился прямо возле левой щеки. Но, даже попади он ему на лицо, сил утереться все равно не было.
Звонкие шлепки обожгли щеки; неожиданно эта резкая боль помогла разомкнуть веки. Когда Пулий проморгался, он увидел лицо, испещренное глубокими, забитыми грязью и пылью морщинами. Кустистые брови незнакомца выгорели до такой степени, что уже невозможно определить изначальный их цвет. Человек улыбался большим ртом, в котором недоставало пары передних зубов. Но взгляд Пулия задержался на горле. Теперь стало ясно, почему незнакомец говорил таким голосом: прямо над кадыком на бурой коже белел длинный шрам, шириной с детский мизинец. Кривую полоску пересекали стежки, сделанные самой неумелой швеей, которую Пулий только мог себе представить.
Прежде чем он успел что-либо спросить, губ коснулось горлышко бурдюка, и в рот полилась вода. Теплая, почти горячая, с песчинками и немного затхлая. Пулий никогда не пил воды вкуснее. Он жадно хватал ртом спасительную влагу, пока человек не отнял бурдюк.
Пулий попытался ухватить его за руку, но тут же получил чувствительный тычок локтем в зубы.
– Хватит! Выпьешь еще – проблюешься.
Пулий утер разбитые губы.
– Спасибо, – выдавил он, с удивлением обнаружив вернувшуюся способность складывать звуки в слова.
Незнакомец хрюкнул. Должно быть – это смех.
– А если в нос двину, задницу поцелуешь?
Пулий собрал языком во рту кровь – даже ее соленый привкус казался лучше той засухи, что царила там последние дни.
– Я имел в виду за спасение, – сплюнул, – и все такое.
Человек со шрамом захрюкал еще громче.
– Вот уж не думал, что доживу до дня, когда меня поблагодарит человек, чью жизнь я превращаю в ад! Запомни этот день, паренек. Ибо это – последний день твоей свободной жизни.