Черные клинки. Ветер войны
Шрифт:
К мосту подъехали три абсолютно одинаковые кареты, размером с небольшие дома. Каждую катила восьмерка великолепных лошадей. Искусный золотой орнамент, щедро украшавший боковины и колеса карет, сиял на солнце.
Правитель Ангардии умел появиться с помпой. Но подобная процессия была нужна и для безопасности – никто не знал, в какой именно карете находится сам монарх.
– Салют императору! – крикнули командиры.
Гвардейцы, как один, стукнули древками алебард по брусчатке. Гулкое эхо прокатилось по площади и затихло. Даже птицы на миг умолкли.
Из второй кареты показалось с полдюжины офицеров. Из
Правитель Ангардии был крупным мужчиной. Когда-то его фигуре позавидовал бы и сказочный герой: высок ростом, могуч станом, ширины плеч – на двух людей хватит. Говорили, раньше император был великим воином… Но если слухи и не врали, то годы дворцовой жизни его здорово размягчили. Ниже пока еще круглой груди красовался куда более круглый и объемистый живот, благородный подбородок оброс складками, а под глазами собрались темные мешки.
Следом за монархом, сверкая медалями и орденами, которые, казалось, занимали все свободное место на лацканах их мундиров, из кареты с трудом выбрались два седых белобородых генерала.
Небрежно помахав рукой глазеющим со всех сторон горожанам, император устремился через мост к встречающим его халду. Свита поспешила следом.
Но Ивейна волновала лишь одна мысль: каким же, к эльфам, образом обнаружить убийцу во всей этой толпе?!
Он сунул руку в карман и сжал твердое и прохладное стекло колбы.
Ивейн уже почти позабыл о ее существовании, а встреча с незнакомцем, что дал этот сосуд, казалась страшным сном. Больше недели о ней не напоминало ровным счетом ничего. Ивейн просыпался, шел на лауду, завтракал, тренировался, выполнял дурацкие поручения приора, большинство из которых сводилось к подсчету запасов продовольствия, составлению описей и прочей работе, выполняемой обычно служителями, но никак не паладинами.
Вернее – все это делала его пустая оболочка.
Душой он пребывал далеко от Храма.
Представлял, как отправится на корабле в дальние страны. Возможно, это будут Свободные королевства, а может – еще дальше на юг, на край света – туда, где даже халду не смогут его найти. Вот только… Каждый раз мысли возвращались к прекрасной воровке. Что это будет за жизнь – без нее. И сможет ли он вообще так жить?
Происходящее напоминало болезнь. Как и все паладины, Ивейн редко болел. Да и то – любая хворь обычно проходила сама собой за два-три дня. Но эта и не думала отступать. С недугом страшнее Ивейн еще не сталкивался.
Каждый день он мечтал о встрече с Кассандрой так, как голодный мечтает о куске хлеба, а затерявшийся в пустыне – о глотке воды. Временами он проклинал ее самыми страшными ругательствами, что приходили на ум, затем, раскаявшись, просил прощения. Одна его часть хотела выбить эти мысли с помощью плети. Или выжечь каленым железом. Но другая – трепетно берегла воспоминания о девушке с зелеными глазами, что подарила ему самые счастливые и самые горестные моменты его жизни.
Когда же, измученный душевными терзаниями, он искал покой во сне – и тогда ему снилась она. А утром, просыпаясь с улыбкой на устах, он стучал кулаком по каменной стене своей кельи, сбивая костяшки до крови, рыдал – от отчаяния и бессилия. Если бы ему предложили пройти тысячу стадий без сапог, чтобы только узреть ее лик – он согласился бы, не задумываясь.
Но было кое-что еще.
Все чаще Ивейн задавал себе один вопрос: знай он тогда, что ищет не только сестру, но и возлюбленную Кассандры, как поступил бы? Стал бы спасать девушку?.. Ответ ему отнюдь не нравился.
Наконец, поняв, что не выдержит нового дня этой пытки, Ивейн решился уйти из Храма ночью и разыскать Кассандру. Он был уверен, что сможет ее найти. Он еще помнил ее запах, не похожий ни на один другой запах. Представлял ее след в Потоке, искрящийся, подобно лунной дорожке на темной глади ночного моря. Ивейн не знал, что скажет ей при встрече, не знал, вернется ли обратно, но знал, что если не увидит ее – сойдет с ума.
Прочитанная в юности книга говорила, что Первородные узнавали свою любовь мгновенно – с первого взгляда. Всего одного мгновения им было достаточно, чтобы определить того, с кем они готовы делить свою бессмертную жизнь. Они верили, что в основе любви лежит Архэ. А значит и суть всего мироздания есть любовь.
Ивейн же понимал, что готов уничтожить весь мир, если это поможет ему быть с Кассандрой. Любовь рвала когтями его сердце, жгла кислотой внутренности, набатом звенела в ушах.
Сразу после вечерней лауды он достал из тайника одежду, которую использовал для ночных вылазок, но, не успев переодеться, почувствовал зуд. Только чесался не какой-то определенный участок кожи, а все тело сразу. Вскоре это нестерпимое чувство переместилось куда-то внутрь его головы. И оно обрело звук. Даже не просто звук – слово.
«Има».
Слово звучало все громче и громче. И вот Ивейн уже не слышал ничего, кроме него. Каким-то чудом даже мысли о Кассандре утонули в этом грохоте. Тогда он пробрался в библиотеку и стал искать ответ, пытаясь понять, что оно означает. Ответ нашелся в старой книге, написанной на мертвом языке. На языке Первородных. Слово это значило – «приди».
Ивейн понял, что должен сделать.
Он бегом бросился обратно в келью. Едва заперев дверь на засов, открыл свой маленький тайник. Сосуд, полученный от Учителя, лежал там, где и был оставлен. Без колебаний Ивейн выпил содержимое.
В груди немедленно разгорелось пламя. Он успел подумать, что принял яд, но… Это было лишено смысла: давший склянку обладал такой мощью, что мог раздавить Ивейна, как жука. Невидимое пламя разгоралось, охватывая все тело, Ивейн упал, не в силах сопротивляться. Когда он почувствовал, что все-таки умирает, боль прекратилась и тесная келья исчезла. А вокруг оказался первобытный в своей красоте лес.
Ивейн еще не видел места прекрасней этого.
Деревья вокруг цвели, что само по себе казалось странным, так как сейчас был разгар лета, и пора цветения давно прошла. На ветках висели яркие фиолетовые, красные и золотистые плоды, различавшиеся не только цветом, но и формой: одни округлые, другие продолговатые. Трава под ногами была мягкая, как ковер, однако под ногами не приминалась. Совсем близко слышалось веселое журчание ручейка.