Черные лебеди
Шрифт:
— Ты об этом можешь написать? Ты можешь написать, что я ежемесячно выполнял норму на сто пятьдесят, двести процентов? Что я вел кружок по изучению истории партии среди рабочих судоверфи? Что за хорошую работу я имел девять похвальных грамот и несколько благодарностей от дирекции судоверфи?
— Ну слушай, Сашенька: все это детский лепет. Грамоты, благодарности, кружки по истории партии, проценты… Не это нужно военной прокуратуре. Ты понимаешь — военной прокуратуре, — слово «военной» Орлов произнес с особым нажимом. — Тебе нужна военная
— Я это знаю. Такие характеристики будут. Но еще раз повторяю: твоя характеристика мне может помочь в ускорении пересмотра дела. Об этом мне сказал сам прокурор. За этим я и пришел к тебе.
Орлов покачал головой, точно отмахиваясь от назойливой мухи. Улыбка на лице его была усталой, кислой.
— Битых полчаса мы толчем с тобой воду в ступе и не можем понять друг друга. Давай лучше поговорим о другом.
— У меня нет сейчас никаких других разговоров и забот, кроме единственной заботы — реабилитации. Тебе это понятно больше, чем другим. Поэтому обращаюсь к тебе в последний раз: ты дашь характеристику, которая мне нужна, или не дашь?
— Нет, не дам, — сухо и отчужденно ответил Орлов. — Моя характеристика тебе не нужна. Я никогда с тобой не служил. А то, что нас судьба свела в беде, так это… — Орлов замялся, пряча взгляд в скатерти стола.
— Что это? — в упор спросил Веригин.
— Это совсем из другой оперы.
Веригин встал. Он молча вышел из столовой, молча снял с вешалки фуражку и уже было поднял руку, чтобы повернуть защелку английского замка, как вдруг почувствовал на своем плече руку Орлова.
— Зря горячишься. Ты должен понять, что я не имею права давать тебе характеристику.
Веригин повернул защелку замка и, стоя вполоборота к Орлову, рассеянно слушал его.
— Мы можем иногда встречаться, просто как друзья по несчастью, но никаких официальных отношений между нами быть не может.
Веригин стал спиной к полуоткрытой двери и, смерив Орлова с головы до ног взглядом, горько улыбнулся:
— А ведь ты прав, Владимир.
— В чем?
— В том, что ты стал зажиревшим индюком. Мясо, жир и золотые адмиральские погоны на плечах. А ведь коммуниста-то нет. Нет даже порядочного человека.
Веригин перешагнул порог и направился к лестнице. Орлов догнал его и остановил:
— Знаешь ли, Веригин, это уже хамство. Прийти в гости к товарищу и оскорбить его! Лагерные привычки нужно бросать, бывший комбриг Веригин.
— Постараемся, товарищ адмирал. Вот заведем гарнитуры и ковры — тоже, может быть, ожиреем, как индюки, и бросим лагерные привычки. Будем пить армянские коньяки, закусывать индийскими ананасами, отдыхать в мягких румынских креслах и поплевывать своим русским друзьям в лицо!
— Ну, это ты чересчур!
Веригин таинственно поднял указательный палец правой руки и, точно в чем-то предостерегая Орлова, тихо проговорил:
— О том, как ты помог мне, никто
Веригин спустился вниз. Навстречу ему, разрумянившись, шла Маргарита. В руках у нее была большая сумка с продуктами. Она удивленно вскинула на него глаза:
— Вы куда?
— Пожалуйста, передайте Владимиру Николаевичу, что я очень рад нашей встрече.
— Ничего не понимаю!.. — на лице Маргариты появилось выражение крайнего недоумения.
— Спасибо вам, Рита, за гостеприимство. Вы чудесный человек. Только мне очень жаль, что наша первая встреча будет последней.
Веригин виновато улыбнулся, слегка поклонился и пошел по направлению к арке, ведущей на широкую многолюдную улицу.
VI
В темном небе падала звезда. Прочертив серебряную ниточку, она рассыпалась.
— Видел, как падала звезда? — спросил Веригин Шадрина.
Они сидели на скамейке в глухой аллейке парка Сокольники неподалеку от его входа.
— Видел, — ответил Дмитрий.
— Эта звезда существовала в мироздании миллиарды лет, двигалась по своей орбите. И вдруг какая-то внешняя сила — магнетизм ли другой планеты или столкновение с другим светилом — нарушила ее движение, и она сгорела. А ведь это не просто светящаяся точка. Это для нас, землян, она всего-навсего звездочка. Может быть, это целая планета, в десятки раз больше нашей земли.
Дмитрий повернулся к дяде, остановив взгляд на его резко очерченном профиле.
Высокий прямой лоб Александра Николаевича почти в одной линии сливался с носом. Твердый излом очертаний рта плавно переходил в жесткий овал подбородка.
— Ты никогда не задумывался о сгорающих звездах? — спросил Веригин.
— Я почему-то всегда считал, что звезды замечают только влюбленные, поэты и философы, — ответил Дмитрий.
В домах тухли огни. Все реже и реже проносились за оградой парка, по шоссе, легковые машины. В огненных снопах яркого света, вырывавшихся из автомобильных фар, толстые стволы старых лип на какие-то доли секунд вырисовывались черными призраками, от которых на бледноосвещенную траву падали длинные скользящие тени. Когда машины стремительно неслись вправо — тени еще стремительнее бежали влево. И наоборот: когда два огненных глаза фар летели влево — тени на зеленой траве черными планками гигантского веера скользили вправо.
— Во всем есть инерция, — глухо заговорил Веригин. — В движении брошенного камня, в полете пули, в движении планеты по своей орбите… Но это инерция механическая, она подчинена физическим законам. Сложнее другая инерция. Инерция человеческого поведения. Инерция души, инерция чувств, мыслей, привычек…
— К чему это вы? — спросил Дмитрий.
Веригин повернулся к Дмитрию:
— Скоро поймешь. Я должен рассказать тебе одну историю. Она очень горькая, но поучительная. Многое раскрывает в нашей жизни.