Черные лебеди
Шрифт:
Красноярск. Сразу же, как только высадились из теплушек, налетели «покупатели». Всюду была нужна рабочая сила. «Покупатели» переманивали друг у друга «рабсилу», соблазняли, совали авансы… Многие согласились ехать в Южно-Енисейский — маленький поселок, где добывали золото. Луиза не изменила своего решения, она поехала в Енисейск.
…Началась жизнь ссыльной. Два раза в месяц — отметка в местной милиции. Живи, как хочешь, хочешь — работай, хочешь — не работай. Но выехать не имеешь права.
В Енисейске Луиза вскоре
Ссыльные часто собирались после работы, вспоминали Москву, вместе проводили праздничные вечера. И вот в один из таких вечеров, это было Первого мая, Луизу познакомили с монтером Владимиром Александровичем Орловым, тоже политическим ссыльным. В компанию Туборского и Веригина его привел поэт Валдайский. Все они знали его еще по лагерю.
Весь вечер Орлов играл на гитаре и пел. Когда запел старинную матросскую песню «Альбатрос», Луизе взгрустнулось. В душе вспыхнули давно потухшие искорки надежд, которые теплились, еще когда она ожидала весточки от мужа, ждала конца срока заключения. Вспомнила профессора Фортунатова, неутомимого ученого-труженика… Вспомнила Ларису. Она часто пела «Альбатроса» и не раз говорила, что это любимая песня ее мужа.
Орлов умолк. В комнате стояла тишина. Ее затопило печалью.
— Эту песню часто пела моя подруга. Ее фамилия была тоже Орлова, — нарушила затянувшееся молчание Луиза.
— Орловыми, как и Ивановыми, Петровыми и Сидоровыми, можно запрудить Енисей, — глухо отозвался Туборский.
Но слова Луизы словно электрическим током прошили Орлова. Он сидел бледный. Еле слышно, дрогнувшим голосом, сказал:
— Как звали вашу подругу?
— Ларисой Сергеевной.
— Ларисой Сергеевной?!
— Да. Я пробыла с ней восемь лет в Карагандинском лагере.
Орлов встал и осторожно положил гитару на тумбочку. Все в комнате молчали. Видели смятение товарища.
— Она говорила вам о муже? — пересохшими губами спросил Орлов.
— Ее муж был вице-адмиралом. Служил во Владивостоке на Тихоокеанском флоте.
Орлов задел рукой гитару, и она упала на пол. Ее басовые струны долго гудели в притихшей комнате. Гитару никто не поднял. Все смотрели на Луизу и Орлова. А он, прижавшись спиной к простенку, стоял с посеревшим лицом и широко открытыми глазами.
Потом Орлов плакал. Его долго уговаривали. Затем он много пил. И много рассказывал о Ларисе.
На другой день Луиза передала Орлову письма Ларисы. Орлов попросил Луизу не оставлять его одного в этот вечер. Он читал письма Ларисы и опять плакал. Вместе с ним плакала и Луиза… Материнская жалость к этому человеку пустила ростки в ее сердце…
После печальной вести о жене Орлов стал пропивать почти все,
— Не хочется жить. Сегодня я видел нехороший сон. И если завтра меня не будет, передай друзьям, что я любил их. Скажи, что моя последняя просьба к ним была просьбой о прощении, — закрыв глаза, он тихо продолжал: — Для жизни сил больше нет…
Сидя на табуретке, Орлов высоко поднял голову и замер в оцепенении. На лице его застыла скорбная, страдальческая улыбка. Неожиданно он тихо, грудным голосом запел:
А море буйно шумело и стонало, А волны бешено рвались за валом вал, Как будто море свою жертву ожидало, Стальной гигант качался и дрожал.Это был припев из «Альбатроса». Орлов пел, а из глаз его текли слезы, текли тихо, умиротворенно. Они не походили на слезы скорби и прощальной тоски.
Закончив петь, он стремительно встал и, не попрощавшись, направился к выходу. Луиза его остановила. Она преградила ему путь у порога и сказала, что никуда не пустит.
В эту ночь Орлов остался у Луизы. Остался у нее и в другую ночь. А через неделю перенес свой чемодан и постель в маленькую комнатенку Луизы с крохотным оконцем, выходящим на Енисей.
Луизу никто не осудил. Наоборот, друзья-ссыльные стали относиться к ней с еще большей сердечной теплотой. Они понимали, что только Луиза могла удержать Орлова от безрассудства.
Орлов стал меньше пить. Тяжелая рана до половины надрубленного дуба постепенно затягивалась живительным панцирем-наростом. К увядающим листьям кроны снова начала просачиваться животворная земная сила.
Шли годы. Дремучий, безмолвный старик-Енисей катил и катил свои воды в Великий Ледовитый океан. Было, когда, стоя на обрыве, Луиза смотрела в его холодные неторопливые воды и думала: «Когда… когда все это кончится? Неужели я проклята самим Богом на всю жизнь?» Енисей никак не откликался. На своих берегах он видел и не такие беды и страдания.
Эти невеселые думы приходили к Луизе тогда, когда Орлов срывался и начинал пить. А когда пил, то забывал все: работу, друзей, Луизу… Были дни, когда не на что было купить даже хлеба. Луиза шла к друзьям-ссыльным, занимала. Орлов выпрашивал эти деньги и тут же пропивал. Она снова шла занимать. Потом научилась вязать кофточки. После работы на верфи часто до полночи просиживала с вязальными спицами и, время от времени прислушиваясь к ровному дыханию Орлова, молила только об одном: «Господи! Хотя бы он остепенился. Ведь так можно погибнуть».