Черные лебеди
Шрифт:
— Мой друг Гарри, — выручил ее Альберт. — По профессии — журналист. Здесь, в Москве, просто турист.
— Что же вы стоите?! Прошу садиться, — засуетилась Надя, пододвигая новому гостю пепельницу. — Вы курите?
— Да, — Гарри достал из кармана сигареты.
Наступила минута неловкого молчания.
— Вы тоже из Румынии? — спросила Надя.
— Нет, я американец.
— Очень приятно. Среди моих друзей и знакомых вы — первый американец.
Гарри благодарно улыбнулся и поднес к груди ладонь:
— Что может быть лучше, чем быть первым! Это в духе русских. Они во
— А разве это плохо? — капризно дернув плечиком, спросила Надя.
— Очень хорошо. Я тоже хочу быть у вас… первым американским другом. Вас зовут Надья?
— Да.
— Очень красивое имя. Надья… Надежда… За этим именем стоит глубокий смысл.
Шадрин смотрел на непринужденно веселых иностранцев и думал: «Почему они все такие уверенные в себе? Попробуй женщина устоять перед такими».
Подошел официант. Гарри заказывал щедро.
Две бутылки выдержанного армянского коньяка, по словам официанта, подняли откуда-то из подвала. Шампанское принесли в ведре со льдом. Ананас был разделан так художественно, что к нему было жаль прикоснуться: не блюдо, а картина. Зернистой икры было в вазе столько, что Шадрин подумал: «Неужели все съедят?» Для Нади было заказано выдержанное грузинское вино. С особым шиком распечатав бутылку, официант обмахнул горлышко кипенно-белой, накрахмаленной салфеткой и поставил ее на стол.
— Это будет учтено, — с улыбкой сказал официанту Гарри.
Поклон официанта означал: «Я к вашим услугам».
…Дмитрий пил. Пил столько, сколько наливали в его рюмку. И чем больше пил, тем больше ему казалось, что он совсем трезвый, что мысль его работает, как никогда, отточенно и ясно. Он знал, что через полчаса Ольга закончит работу, а через полтора уже будет дома; знал, что к ее приходу ему нужно обязательно вернуться домой и хорошо бы принести какой-нибудь гостинец.
Каждый шаг своего поведения — слово, — жест, взгляд — Дмитрий старался строго контролировать рассудком: как-никак он все-таки сидит с иностранцами.
Пили и новые знакомые Дмитрия. Гарри пил с каким-то особенным смаком и много закусывал. Не отставал от него и Альберт. Больше других он налегал на черную икру.
Раскрасневшись от выпитого вина, Надя говорила без умолку. Она видела, что Шадрину понравились и американец, и ее жених, а поэтому была так счастлива, что с трудом сдерживала свой восторг.
Пили за дружбу, пили за Москву, пили за женщин… Больше всего пили за Надю.
Дмитрий заметно пьянел. Говорил мало, больше курил. Но ему все нравились: Гарри, Надя, ее внимательный и умный друг Альберт.
Американец оказался добродушным парнем, влюбленным в русских. Судя по тому, что вторую мировую войну он начал солдатом в сороковом году, можно было заключить, что ему уже перевалило за тридцать. Но выглядел он моложе своих лет. Когда заговорили о войне и Альберт коснулся вопроса о национальной храбрости, Гарри еще больше оживился. Он даже привстал, сделав знак, чтоб ему не мешали что-то вспомнить. Потом сел и долго-долго тер лоб ребром ладони. Наконец вспомнил:
— К Наполеону в его последние дни изгнания, на почти пустынный остров, приехал один видный политический деятель. Посетив умирающего
Дмитрию налили коньяк в бокал для вина. Но ему теперь было все равно. Он твердо знал, что отлично соображает, помнил, что он должен рассчитаться за свой заказ и спешить домой. Ему захотелось обнять всех: и Альберта, и Гарри, и Надю. Какие они удивительно хорошие и милые люди!
— Друзья! Разрешите тост? — сказал Дмитрий. Стряхивая с папиросы пепел, он встал. Ему было все равно: смотрят или не смотрят на него с соседних столиков. Мир для него в эту минуту замкнулся здесь, у стола, за которым сидели Надя и его новые друзья.
— Друзья!.. Выпьем за то, чтоб русские и американцы никогда не стреляли друг в друга. Пусть порукой этому будут слова Наполеона!
Тост Дмитрия встретили восторженно. Гарри, прищурившись, шутливо погрозил Дмитрию пальцем:
— Каждый второй русский — дипломат. Вы только вдумайтесь. Звучит, как формула: «Пусть порукой этому будут слова Наполеона!» Великолепно!
Заиграл оркестр. Надя и Альберт пошли танцевать.
Теперь Шадрина ничто не раздражало: ни лица посетителей, ни взвизги джаза. Сквозь сизые кольца дыма он смотрел на дробящиеся струи фонтана и думал: «Как чертовски здорово жить на свете! Терешкин… Что такое Терешкин? Моллюск, одноклеточная амеба, о которой не стоит думать. Жалкий каптенармус хозвзвода. — Среди танцующих Дмитрий отыскал взглядом Надю и Альберта. — А Надя?! Она же прелесть. Как только ее батюшка, контр-адмирал Радыгин, не может понять, что Альберт — порядочный парень, сама судьба свела их. Своими вторжениями в жизнь дочери ты, адмирал, можешь наломать дров».
В эту минуту Дмитрию очень хотелось, чтобы рядом была Ольга. Сейчас он был бы с ней таким нежным, он сказал бы ей такое, чего не говорил никогда. Но он еще скажет. Скажет, когда придет домой. Впереди у них целая жизнь. Откроется же когда-нибудь и перед их глазами зеленая долина в цветах и росе. Это время настанет! Ведь не зря же бабка говорила, что он родился в рубашке.
Дмитрий вскинул голову и посмотрел на Гарри. Тот курил и наблюдал за танцующими.
— Как Москва, нравится? — чтобы не молчать, спросил Шадрин, чувствуя, что язык его тяжелеет.
— Город труда и солнца! — воскликнул Гарри.
— Да… — мечтательно произнес Шадрин. — Труд. Короткое слово. Труд… Работа… А сколько в этом простом слове спрессовано человеческих трагедий, сколько надежд оно сеет в душе, какие океаны радости в нем заключены…
— Вы романтик, Дмитрий.
— Я не считаю это несчастьем.
— Я до сих пор не осмелился спросить: кто вы по профессии?
— По образованию я — юрист, а работаю… — Шадрин растерялся. Что сказать Гарри о своей работе? И он решил солгать: — Работаю адвокатом в городской коллегии.