Черные Мантии
Шрифт:
Сжалившись над девушкой, человек в синих очках поднял ее и, словно пушинку, отнес на ближайшую скамейку. Но там он оставил ее, даже не попытавшись привести в чувство, а сам удалился быстрым шагом, унося под пальто вожделенную рукавицу. Путь его лежал в трактир «Срезанный колос», где его приход стал сигналом для выдворения оттуда Эшалота и Симилора. Когда наши приятели оказались на улице, а двери святилища надежно заперты, человек снял синие очки, затем черные бакенбарды, и миру предстало энергичное лицо великого Лекока.
– Вот так история! – воскликнул он, извлекая на свет свою добычу. – А я, словно простой воришка, уже собрался вскрывать отмычкой дверь своей соседки, чтобы раздобыть эту игрушку!
– А что это такое, патрон? – раздались любопытные голоса.
– Это, – ответил Лекок, – это четыре миллиона в банковских билетах, которые будут разделены между послушными котятами.
Несколько десятков пар глаз вопросительно уставились на него.
– Милые вы мои, – продолжал Лекок, – разве вы можете обвинить меня в том, что я боюсь скомпрометировать себя, появляясь в вашем обществе, а? Полковник был выпускником старой школы, я же получил новейшее образование, а в основе его лежит постулат: сделай так, чтобы тебя все обожали, и это будет лучшей защитой от предательства.
– Но не снимай удавки с шеи своих обожателей, – заметил Пиклюс.
Лекок одобрительно кивнул ему.
– Ты всегда знаешь, что сказать, дружище!
Не прерывая разговора, он тщательно разглядывал рукавицу, вертя ее во все стороны.
– Править силой, внушив к себе любовь, – вот чему учат нас в новой школе, – рассуждал он. – Каждый из вас знает, что причинить вред папочке нет никакой возможности; но если бы такая возможность и представилась, то в почтенном обществе не нашлось бы ни одного Иуды! Согласны, мои голубки?
Эта короткая, но весьма выразительная речь была встречена бурными возгласами одобрения.
– Графиня Корона еще не приходила? – спросил Лекок, пряча под пальто железную рукавицу.
Услышав отрицательный ответ, он внушительным взором окинул собравшихся.
– Положительно здесь всегда чисто, столы накрыты и все готово! Кокотт! – позвал он. – Подойди сюда. Знаешь ли ты господина Брюно, торговца верхним платьем?
– Еще бы! – ответил наш щеголеватый путешественник из монфермейского омнибуса.
– Сейчас ты отправишься на бульвар. На ближайшей скамье ты увидишь девушку, она без сознания. Ты окажешь ей необходимую помощь, а когда она придет в себя, любезно проводишь ее домой, не дозволяя никаких неподобающих вольностей. Она живет в том самом доме, где я имею обыкновение отдыхать. По дороге ты сделаешь так, чтобы вы повстречали жандармов или наряд национальной гвардии. Девица сделает заявление, то есть с наивностью, присущей ее полу и возрасту расскажет полиции о том, что с ней случилось. Ты же скажешь, что при твоем появлении вор бежал, и подробно опишешь приметы господина Брюно.
– Говорят, Брюно решил поиграть в подсадного, – заметил Пиклюс.
– Да нет, – ответил Лекок, – он бы давно раскололся. Но это не твоего ума дело, дружище! А я тебе обещаю, что твой рассказ о подвалах особняка Шварца будет оценен в десять тысяч ливров ренты. Теперь дело за тобой, Кокотт! Твои показания будут оценены в ту же сумму.
В последний раз мы видели карету графини Корона, мчавшуюся по направлению к воротам Сен-Мартен. Напротив театра, на пятачке, окрещенном местными остряками «шлюзом Сен-Мартен», шли дорожные работы. Кучер Баттиста, темноволосый, как и пристало полукровке, не слышал крика, заставившего господина Брюно бегом броситься в сторону бульвара Тампль. Поравнявшись с Пиром Анакреона, лошадь замедлила бег, и экипаж затрясся, преодолевая препятствия из нагроможденных повсюду куч строительного мусора. Тряска вывела Баттисту из состояния дремоты.
Он обернулся. Дверца кареты была распахнута; какой-то человек бежал в сторону бульвара Тампль.
Баттиста позвал хозяйку; она не ответила.
Остановив лошадь, он спустился с козел и заглянул в карету: поперек сиденья распростерлась графиня. Она была мертва.
Баттиста был верным слугой; в исступлении он вскочил на козлы, хлестнул лошадь и пустился в погоню за убегающим человеком, который, несомненно, и был убийцей. Но беглец как сквозь землю провалился. Тогда кучер подумал, что, может быть, графиню еще можно спасти. Он остановил экипаж у поворота на улицу Галиот, взял тело графини и понес его к ближайшей скамье, где, как мы знаем, уже лежала без чувств Эдме Лебер. Приняв ее за труп, Баттиста совсем потерял голову, бросил тело графини и пустился бежать.
Мы даже не пытаемся описать смятения бедного Эшалота при виде двух трупов, ибо он принял за мертвую и Эдме Лебер. Он уже давно убедил себя, что убить женщину – простое и вполне естественное дело. И вот теперь, увидев, чем это кончается, он буквально оцепенел. Пары пунша мгновенно выветрились, состояние опьянения сменилось жалкой расслабленностью, на глазах появились слезы, и он, молитвенно сложив руки, упал на колени, повторяя:
– Они убили женщину! Они убили двух женщин!
Симилор ускорил шаг. Он все еще полагал, что над ним подшутили.
Потом он увидел графиню.
– Гляди-ка! – воскликнул он, – Графиня и… маленькая продавщица нот! Ах, черт! Ну и платье!
Эшалот поднял Саладена и прижал его к сердцу.
– Она была богата, – вздохнул он. – Ах! А теперь, бедная, плавает в собственной крови… И девушка наверняка тоже из хорошего дома. Какие же бессердечные эти разбойники! Ты только посмотри на эти прекрасные маленькие ручки! А какие нежные волосы!
И Эшалот швырнул на землю Саладена, который хотя и не мог воспротивиться подобному обращению, тем не менее отчаянным воплем выразил свой протест.
Но Эшалот словно не слышал его. Закатав рукава, он рыцарственным взором окинул поле сражения.
– Будь что будет, – воскликнул он, – но клянусь, что я отомщу негодяю, совершившему это преступление!
– Эй, а эта, кажется, шевелится! – закричал Симилор, приподнимая голову Эдме, только что испустившей глубокий вздох.
Эшалот приложил руку к сердцу девушки:
– О, только бы нам удалось спасти ей жизнь! Ради этого я готов пожертвовать даже нашим грядущим благополучием!
Однако не подумайте, что наш чудак в действительности собирался что-либо сделать, хотя ради справедливости, надо сказать, что по щекам у него текли настоящие слезы.