Черные ножи 2
Шрифт:
— Отставить, дурень! Только фрицы морды моют, потому что они у них вечно грязные. Понял? — начал я распаляться. — Кто умывается перед боем, потом умоется кровью!
Перепрыга перепугался и тут же выплеснул воду на землю, словно в его ладошках был набран чистый яд.
— Что же теперь делать, товарищ командир? — взволнованно спросил он, вытирая руки о штаны.
— Ты же еще не успел? Значит, все в порядке. Полотенце смочи в воде и оботрись — это допустимо. Свободен!
— Да я ведь из крестьян, могу вообще летом не мыться! Тем более дожди… —
Настроение у меня было отвратительным, а простоватый Перепрыга еще более его подпортил.
Немецкая группировка занимала семнадцати километровый участок фронта, проходивший по высотам к западу от реки Нугрь. Местность была открытая, все подступы просматривались и находились в зоне досягаемости артиллерийского и минометного огня противника. И нам не сообщили о расположении огневых точек, а значит, сведения о них у командования отсутствовали в принципе. Разведка в этот раз не смогла сработать, как надо. Нам придется идти вперед вслепую.
Задача предстояла сложная: 4-я танковая армия должна была нанести удар чуть западнее Болхова, войти в прорыв, перерезать коммуникации — железную дорогу и шоссе, обойти Болхов и попытаться блокировать отступление немецких частей — отсечь их и окружить.
Евсюков, Корякин и Казаков, как обычно колупались с танком. «Уралец» был готов к бою так, как это только было возможно.
Ожидание боя всегда страшит больше, чем сам бой. Я видел, что бойцы и командиры соседних экипажей дергались по пустякам. Все на нервах. Думаю, сейчас многие добровольцы предпочли бы оказаться далеко отсюда на уральском заводе, а не на передовой, где все дышало предвкушением скорой смерти. Но ни один не дрогнул… а мысли… не боится только идиот. Но такие долго не живут.
— По машинам! — часы показывали четверть десятого.
— Наконец-то! — обрадовался Петр Михалыч и любовно похлопал броню танка. — Сейчас и узнаем, на что наша лошадка способна!..
Был бы я верующим, обязательно бы перекрестился. Но я всю жизнь привык полагаться исключительно на себя, что в первой своей жизни, что в новой, случайно мне дарованной. Кем? Этого я не знал. И все же верил скорее в некие неизвестные законы природы, чем в чью-то личную волю. Впрочем, чужую веру я уважал, и когда заметил, что Корякин бормочет себе под нос слова молитвы, сделал вид, что ничего не заметил. Незачем смущать человека, тем более перед боем, который может стать последним.
Мы выехали из леса, выстроившись в боевые порядки, и остановились в самом начале бескрайнего черного непаханого поля, с другого края которого была естественная возвышенность, на которой как раз и окопались немцы. Тут же рядом находилась деревня, название которой я точно не помнил. Кажется, Лунево. За деревней и полем текла река Орс — ее потом нужно было форсировать.
Повезло в одном — саперный взвод сообщил, что поле разминировано, и неприятностей с этой стороны ждать не стоит, можно двигать вперед без волнения.
Ждали приказа,
Мы находились во втором эшелоне и должны были вступить в бой, когда 6-й гвардейский механизированный корпус совершит прорыв.
Видимость была отвратительная, черные грозовые тучи низко висели над землей, по полю стелился густой туман. Пахло сыростью и еще древесиной. Танки, проходя сквозь лес, переломали десятки деревьев, и свежий елово-березовый запах окружал нас со всех сторон.
В небе басовито загудели бомбардировщики.
— Наши, — констатировал приободрившийся Евсюков, — сейчас отбомбятся по немцам, а там и мы вступим в дело…
Но все сразу пошло не так.
Вокруг засвистело, и кто-то истошно заорал:
— Воздух!
Пехотинцы, облепившие танки, посыпались вниз, прикрывая головы руками. Кто-то тут же полез под днище, ища укрытие.
Первый разрыв произошел совсем рядом, метрах в ста от нас. Землю тряхнуло, потом снова, и снова, и снова.
— Да что же вы творите, сволочи! — Евсюков едва успел захлопнуть люк мехвода, как наш танк окатило целой грудой земли. А вот командирский люк был приоткрыт, и я отчетливо слышал крики боли, доносившиеся со всех сторон.
— Это семьсот сорок четвертый! Нас атаковали, нас атаковали! — пытался доораться неизвестно до кого в рацию Корякин, но ему никто не отвечал.
— Летчики перепутали, — мрачно констатировал Казаков, — видимость нулевая, вот и ошиблись…
— Да за такие ошибки расстреливать надо!
Я высунулся из люка башни и огляделся по сторонам. Наши порядки сбились, две машины чадили густым черным дымом. И тут и там валялись мертвые изувеченные тела наших товарищей, так и не успевших вступить в свой первый бой.
Между тем самолеты пошли на второй круг, и я понял, что сейчас все станет еще хуже. Пилоты так и не поняли свою ошибку, но очередной заход будет еще более кровавым.
Что делать? Как их предупредить, что они бомбят не тех?
Я выбрался на броню, прихватив кусок ветоши, которой мы протирали масло. Некогда белая, она давно изменила свой цвет, но ничего иного у меня под рукой не имелось.
Схватив ветошь в правую руку, я начал махать ей, делая знаки тем, кто наверху. Увидьте же! Поймите, что происходит.
Тут же одна за другой позади ударили пушки, началась обычная пятнадцатиминутная арт-подготовка перед наступлением.
То ли пилоты, наконец, сориентировались, определившись, где свои, а где чужие. То ли, что маловероятно, заметили мои знаки, но второй волны не случилось. Машины развернулись и унеслись в сторону немецких позиций.
— Твою же мать… — Корякин выбрался из танки и осмотрелся. Его огромные кулаки сжимались и разжимались в бессильной ярости. — Твою же мать…