Черные земли
Шрифт:
– Нашла!
– обрадованно закричал Алексеев.
– Опять след присыпан, - сердито оборвал его чабан.
– Точно так и вчера было.
Вскоре из камышей вышел Дубов. Рядом с поводырем, понуро опустив голову, плелась собака. Позади тесной группой шли вооруженные люди.
Над зарослями появился самолет. Рокот его будоражил тишину в степи и на взморье. Дубов посмотрел на него, подумал: «Низко летит, опасно».
Кондакова разбудил рокот самолета. Он шел низко над
Ночью он медленно разделил хлеб маленькими кусочками на двенадцать дней и съел один. Потом на руке прикинул вес оказавшегося в сумке пшена. Пересчитал ружейные патроны: их было предостаточно. Ходить по поляне он побоялся, чтобы шумом не выдать себя. Перед рассветом где-то совсем недалеко от него захрюкали, завизжали свиньи, укладываясь на дневной отдых. Он засек направление к ним по компасу.
Ранним утром над камышами снова появился поисковый самолет. Рокот его мотора Кондаков слышал весь день, иногда далеко в стороне, иногда прямо над головой.
Ночью, прокравшись по тропе, он разыскал воду. Набрав полный котелок, так же тихо вернулся в свое лежбище.
На четвертые сутки его уже мутило от голода. Он мог бы сварить кашу, но боялся разводить огонь: дым и даже зола могли выдать его. Можно было добыть дичи «на котел», для этого стоило только выйти по тропе, по которой он ходил за водой, и на взморье одним выстрелом свалить гуся. Но осада зарослей не была снята - на побережье не раздавалось ни выстрела, и одним своим можно обнаружить себя.
Весь пятый день над зарослями не летал самолет. Кондаков с нетерпением ожидал рассвета. Теперь он мог покидать свое логово, когда ему надо. Ориентируясь по компасу, он затемно добрался до лежек, где каждое утро укладывались на дневку дикие свиньи. Отыскав самую небольшую, затаился в ней. В предрассветном сумраке на поляну вышли свиньи. Кондаков приготовился.
Прежде чем улечься, животные подняли драку из-за лежек. Они отпихивали друг друга, визжали, громко хрюкали. Маленькая свинка увернулась от удара свирепого кабана, разбежалась и одним махом влетела в лежбище, где притаился Кондаков. В тот же миг она упала, заколотая точным ударом кинжала. Звери бросились врассыпную.
Кондаков торопливо припал грязными губами к ране и, захлебываясь, глотал горячую кровь.
– Вот так год проживу, без соли… без всего, - бормотал он.
– Проживу, если надо… - глаза у него начали слипаться, как у только что насытившегося хищника.
Поборов сон, он засунул тушу подсвинка под лежбище и, пошатываясь, пошел к себе. Вполз в укрытие и тотчас мертвецки заснул.
Ночью Кондаков почувствовал, что к нему вернулись силы. Он встал и, сжимая в руках пистолет, вышел на край зарослей. В степи было темно. Кондаков усмехнулся: осада снята.
Утром он громко рассмеялся. На побережье гремели выстрелы! Значит - осада взморья тоже отменена! Теперь он, если захочет, продержится в зарослях до самых сильных морозов, пока не улетит последняя утка. А если потребуется, то и дольше: свинью уложить выстрелом
Кондаков походил по поляне, погрелся на солнце и снова прилег. Он заставлял себя обдумывать, что необходимо предпринять, чтобы вырваться отсюда, но вместо этого память подсовывала картины далекого прошлого. Он смотрел на лежбище, на камыши, почерневшие от старости, и прошлое на минуту отступало. Потом наплывало с новой силой. Кондаков закрыл глаза и не стал отгонять воспоминания…
…Лето шестнадцатого года. Восемнадцатилетним, он досрочно получил офицерские звездочки на погоны и отпуск. Отец не поскупился на угощение. В большом приволжском городе много дней буйствовала купеческая компания рыбника Кондрашова. Потом на собственном пароходе отец объезжал свои промысла, закатывал гулянки в огромных домах в рыбачьих селах, которые обычно пустовали. В Бугровом пьяные песни баламутили тишину несколько ночей подряд.
– Нас теперь не трожь! Собственный офицер у нас!
– кричал отец, показывая на его погоны. Обнимая младшего, Матвея, уверял всех: - Мал этот, а, вижу, - пойдет по моей дорожке! У него хватка хозяина, моя хватка!
…Потом все пошло не так, как думалось. За участие в восстании белоказаков в Астрахани был расстрелян отец. В чине штабс-капитана Андрей Кондаков бежал из Крыма в Турцию… Кем только не был белый офицер! Служил японцам на Халхин-Голе, финнам на Карельском перешейке. Где платили - там был он. С немцами дошел до Волги, побывал по особому заданию в Бугровом. Казалось, теперь его скитания окончились: вот он, отцовский дом, на высокой горе!.. Но немцы потерпели поражение, пришлось опять менять хозяев. Новые платили лучше, от этого думалось: знают они больше.
…Кондаков злобно прикусил губу, долго и упорно гасил всякую мысль, желая заснуть. Во сне все было ясно, просто.
На следующий день он услышал выстрелы на Даргинском протоке и Джильгитинских болотах, вышел на взморье. Нигде никого… Одним выстрелом сбил гуся. Вернувшись, наелся сырого мяса, все еще опасаясь разводить костер. Потом внимательно осматривал свой костюм. От лазания по зарослям и камышам фуфайка на локтях изодралась до дыр, из них торчала грязная вата, а на груди черными пятнами впиталась кровь. Брюки на коленях разорвались. Он ощупал подбородок, резко выдавшиеся скулы. Они заросли жесткой щетиной.
– В таком виде появиться на Черных Землях, - считай, к самому Дубову прийти, - пробурчал он.
– Можно переодеться за счет какого-нибудь охотника, но куда ты денешь эту чертову щетину? Не смалить же ее на костре?.. Надо добираться до своих запасов. Там все есть.
Кондаков поднялся и скрылся в зарослях. Крепью прокрался он к болоту, за которым виднелся остров, заросший ивами. Затаившись, просидел до вечерних сумерек. В чащобах острова он не заметил никаких признаков людей: по берегу спокойно ходили осторожные волки, бродила лиса, вдоль опушки летали сороки. И все же Кондаков удержал себя от соблазна немедленно пойти на остров: не таков старик Зуйков, чтобы демаскировать себя.