Черным по черному
Шрифт:
Чуточку повременив, Аврелиан вопросительно приподнял седые брови.
– Ну и как? Осмелятся они?
Даффи расхохотался:
– Мне откуда знать?
– А сам бы ты осмелился на месте султана?
– Давай прикинем… Нет, вряд ли. Янычары, думается, уже на грани мятежа. Им не терпится пуститься в обратный путь в Константинополь – ведь на это уйдет несколько месяцев, а они и так сидят здесь слишком долго, чтобы успеть вернуться до зимы. Реши Сулейман ждать, к примеру, еще неделю, нужную для взятия Вены, ему почти наверняка придется зимовать прямо здесь и уйти только весной – времени будет достаточно, чтобы даже медлительному
Аврелиан кивнул.
– Полагаю, с военной точки зрения ты прав.
Ирландец саркастически усмехнулся:
– Ага. А с духовной, стало быть, нет?
– Не забывай, что в конечном счете все решает Ибрагим, а у того главная цель – уничтожить пиво. Когда это поставлено на карту, ему уже неважно, возьмет ли Сулейман Вену, или помрут ли все янычары на пути домой, или не сгноит ли их Карл за зиму в этом городе. Если пивоварня сгинет до тридцать первого этого месяца, когда мы надеемся разлить черное и дать его Королю-Рыбаку, то он исполнит свое предназначение – и никакая цена не станет чрезмерной.
Выпустив струю дыма, ирландец поднялся.
– Значит, остается уповать на тягу янычар к родному очагу.
– Скажи, есть какой-нибудь прок в обороне от викингов Буге?
– Да никакого. Фон Зальм говорит, они не годятся для организованных действий. Может, от них и будет прок, когда дело дойдет до уличных боев, но пока они просто маются без дела в пристройке к северным казармам. С тем же успехом они могли бы оставаться здесь.
– Не могли бы. Один из них якобы поколотил и спустил с лестницы Вернера, и тот настоял, чтобы их выставили. Буге все отрицал, но Вернер был непреклонен. Бедолага до сих пор хромает. – Аврелиан стряхнул пепел с головы змейки. – Знаешь, меня все еще не оставляет предчувствие, что им предстоит сыграть некую важную роль. Их послали сюда очень уж… неспроста…
– Это только кучка стариков.
– Да. Но это война стариков. Я знаю, Сулейману всего тридцать четыре, а Карлу нет еще и тридцати, но стара сама борьба, стары истинные владыки, а я, быть может, самый старый из всех.
Не найдя, что ответить, Даффи повернулся, чтобы уйти.
– Сегодня вечером не заглянешь ко мне выпить?
– Нет, – сказал ирландец, припомнив, что предшествовало его уходу пять месяцев назад. Затем ему вспомнился вчерашний эпизод с игрой на арфе, и он обреченно пожал плечами. – А ладно, мне все равно не нужно возвращаться в казармы завтра до полудня. Во сколько?
– В девять?
– Годится.
Даффи вышел из часовни и направился назад в трапезную. Трактир Циммермана был чересчур удален к западу и северу, чтобы сейчас привлекать много солдат, так что столы были заняты в основном изможденными горожанами. Прислугой была новая девушка, и Даффи помахал ей.
– Миску того, что есть у Анны в котелке, – заказал он, – и кувшин Вернерова бургундского – а к черту, забудь про вино, пусть будет кувшин пива. – Заговорив про Вернера, он вспомнил, что намеревался замолвить Аврелиану словечко за Ипифанию. Ладно, придется это оставить на вечер. – Скажи, Блуто еще сюда заходит?
– Кто, сударь?
– Тот, кто распоряжается пушками. Горбун.
– Что-то
В ожидании пива Даффи смирно сидел, смакуя странный пшеничный привкус, оставшийся во рту после змеи, потушенной перед входом в трапезную, и не обращая внимания на подозрительные взгляды горожан. Когда появилось пиво, он налил кружку и неспешно принялся его цедить. Через какое-то время он заметил Шраба, который помогал разносить по столам дымящиеся подносы.
– Эй, Шраб! – позвал он. – Подойди на минутку.
– Да, господин Даффи, – отозвался помощник конюха, когда поставил поднос и подошел к столу.
– Ты относишь еду старому Фойгелю? Отцу Ипифании?
– Носил несколько дней, только он меня пугает. Все называет меня чужими именами и требует выпивки.
– Так ты взял и перестал? Господи…
– Нет-нет! – поспешно добавил мальчик. – Я поручил это Марко. Он не боится спятивших стариков.
– Марко? Не тот ли, что в красных башмаках?
– Да, сударь, – подтвердил Шраб, явно потрясенный догадкой ирландца о красных башмаках.
– Ладно, все в порядке. Ступай.
Не иначе как в извинение за недавнюю резкость Анна отправила Даффи с новой девушкой основательную миску жаркого, и он решительно приступил к трапезе, сопровождаемой щедрым возлиянием прохладного “Херцвестенского”. Наконец он положил ложку и не без усилия встал из-за стола. Оглядевшись, понял, что в толпе испуганно прячущих глаза посетителей нет ни одного знакомого, с кем бы попрощаться, так что, пошатываясь, он просто вышел на улицу. С трудом шагающему ирландцу свет снаружи показался слишком уж ярким, хотя серые облака закрывали небо и рассеивали солнечные лучи, а бриз – слишком холодным, равно как крики оборванных ребятишек – слишком громкими.
“Сколько часов удалось тебе проспать прошлой ночью, Дафф? – спросил он себя. – Не знаю, но явно недостаточно ни для усталого немолодого солдата, ни для старого короля”.
Он тяжело вздохнул и, вместо того чтобы направиться в сторону Ротентурмштрассе, завернул направо за угол трактира. Скоро он оказался перед конюшнями и там, прислонившись к столбу для сушки белья, огляделся.
“Вижу, Вернер так и не удосужился перекрыть крышу после взрыва петарды, – отметил он. – Интересно, продолжает ли он винить в этом меня? Скорее всего, да. Хорошо, хоть кто-то заделал пролом в изгороди от пущенного Заполи проклятого железного ядра в сорок фунтов, что потом попало в стойла, где помещались скандинавы”.
Он прошел через двор к конюшням, где у задней стены обнаружилось несколько забытых соломенных тюфяков. Почти автоматически он повалился на первый, закрыл глаза и уже скоро спал. Ясно, как обычно бывает в послеполуденном сне, он увидел себя сидящим за столом напротив Ипифании. Ее волосы еще почти не были тронуты сединой, а выражение лица и жесты не утеряли юной беспечности. Хотя он и не слышал своих слов – фактически говорить он мог, только когда не прислушивался к себе, – он знал, что о чем-то очень серьезно ее просит, вернее, пытается что-то ей объяснить. Что именно пытался он объяснить тем давно ушедшим утром? О, ну конечно! Что с ее стороны будет настоящим безумием выходить за Макса Хальштада, а вместо этого ей следует выйти за Даффи. Он прервался, чтобы отхлебнуть пива, и почувствовал, что теряет нить доселе безупречного логического построения.