Чёрный ангел
Шрифт:
Я пропал, как зверь в загоне.
Где-то люди, воля, свет,
А за мною шум погони,
Мне наружу хода нет.
– Ну-ну, не преувеличивай, - подбодрила его Надежда.
– Осталось совсем немного - мы уже определили убийцу, можно сказать, дописали последнее предложение. А поставить точку - дело нехитрое. Выше нос!
– И, вспомнив их старую, еще студенческую игру - угадать, кого цитируют, и по возможности ответить цитатой из угаданного автора - обратилась за поддержкой к тому же Пастернаку: - "Придет пора, силу подлости и злобы одолеет дух добра".
– Да-а, когда она еще придет, эта пора!
– раскапризничался Эдик.
– Вчера ночью мы с тобой тоже были уверены, что вычислили убийцу, а Эжену хватило пяти минут, чтобы доказать нам всю ошибочность нашего дедуктивного метода. Кто сказал, что у Базиля получится хуже?
Он выглядел таким несчастным, что растрогал даже непрошибаемого Виннету.
– Если хочешь, можно съездить сейчас к Джованни. Он, по крайней мере, скажет, есть ли у Базиля алиби на вчерашний вечер. Да и у него самого, хотя лично мне его алиби до лампочки. Я все равно никогда не поверю, что Джованни может кого-то убить.
Эдик с сомнением посмотрел на часы.
– Не поздновато ли для визита? Джованни ведь с родителями живет.
– Ерунда!
– отмахнулся Виннету.
– Родители у него классные. У Джованни чуть ли не каждую ночь народ тусуется - богема, елы-палы!
– и родители эту наглую публику до утра чаем с пирогами потчуют.
Увидев Джованни, Надежда мгновенно прониклась упорным нежеланием Эдика и Эжена верить в его причастность к каким бы то ни было преступлениям. Он буквально излучал доброту. Это уютное круглое лицо, ласковые темные глаза, застенчивая улыбка, аккуратная картофелина носа, широкие сильные ладони с длинными чуткими пальцами просто не могли принадлежать убийце. И дом у него был уютным и добрым. И мохнатый коричневый свитер. И родители - довольно, кстати, старенькие для тридцатилетнего сына. Конечно же, Джованни был поздним ребенком, единственным и горячо любимым.
Мама Джованни действительно усадила гостей пить чай с пирогами. Пироги были еще теплыми - откуда они только взялись среди ночи? Усаживаясь за стол, Надежда настраивалась на долгие задушевные разговоры, но деликатная хозяйка, убедившись, что все в порядке, оставила сына с гостями наедине. Эдик, не теряя времени на пространные вступления, быстро изложил суть дела, которое их привело. И повторил историю, которую уже рассказывал сегодня Эжену, но повторил с купюрами. Как заметила Надя, он старательно затушевывал тот факт, что подозреваемых всего четверо. Видимо, чтобы не травмировать Джованни, который и без того переживал безмерно - то и дело бледнел, закрывал лицо руками, бормотал: "Невозможно", "чудовищно", "это безумие какое-то".
– Расскажи нам про этот вчерашний банкет, Джованни, - попросил Эдик, закончив страшную повесть.
– Вы с Базилем держались вместе или разбрелись кто куда? Если разбрелись, то виделись ли потом? Досидели до конца или ушли пораньше? Дело не в том, что я подозреваю тебя или Базиля, просто мне нужно исключить тех, кто физически не мог стрелять вчера в мужа Ирен.
– Во сколько в него стреляли?
– спросил Джованни.
– Около семи? Тогда можешь исключить нас с Базилем. Не помню, во сколько мы ушли из ресторана, но больше восьми было точно. Даже, пожалуй, больше девяти.
Наде послышалось громкое "Дзынь!" - звон разбитой Эдиковой надежды. Но Эдик не собирался сдаваться сразу.
– И вы весь вечер не расставались? Так и ходили неразлучной парой, точно сиамские близнецы?
– Нет, в самом начале вечера нас разделили. Мы немного опоздали, поэтому пришлось сесть порознь, на свободные места. Часа полтора-два ушло на хвалебные речи, официальные тосты и околоделовую болтовню, а потом все, как водится, напились и начали резвиться кто во что горазд. А нам с Базилем веселиться совсем не хотелось. Из-за Ирен. Он нашел меня и предложил перебраться из-за общего стола в угол. Мы взяли пару бутылок, закуску и отделились. На наше отмежевание никто и внимания не обратил.
– И просидели четыре часа? С Базилем вдвоем?! О чем же вы говорили?
– Об Ирен. Знаете, у меня сложилось впечатление, что Базиль ее любил - не только по-человечески, но и как мужчина тоже. Молча, конечно, на расстоянии. Он мне не то чтобы признался, но что-то такое промелькнуло. Такая, например, фраза: "У меня теперь на всем свете одно-единственное дорогое существо осталось - дочь. Конечно, все сильные привязанности суть привязанности к Колесу, но как же больно их лишаться!"
– Это Базиль сказал?
– недоверчиво спросил Эдик.
– Как-то на него непохоже. Не в его стиле так обнажаться.
– Он опьянел. Сильно. Вообще-то Базиль - мужик крепкий, вы знаете. После литра водки по нему и не скажешь, что он под мухой. Но тут его развезло. То ли он еще до того, как мы уединились, хорошо принял, то ли горе на него так подействовало. Он без конца говорил об Ирен. И еще о дочери. Фотографию показывал...
– Базиль?!
– теперь уже не поверил сам каменный Виннету.
– Представь себе. Смешная у него девчонка - рыжая, конопатая, на обезьянку похожа. Знаю, говорит, что некрасивая, но по мне, так никакая Мерилин Монро ей в подметки не годится. И про Ирен: "Ее бы тоже красавицей никто не назвал, а я все смотрел, и никак не мог налюбоваться". Может, говорит, у меня вкуса совсем нет? Может, мне нельзя рекламой заниматься? А я его утешал: ты, говорю, глазами души смотришь, а им всякая внешняя шелуха - не помеха.
– Да что вы там пили такое?
– недоумевал Эдик.
– С чего это вас так понесло?
Джованни улыбнулся.
– Новую водку пили. "Эдем" называется. Базиль все ухмылялся, разглядывая этикетку, "Русскую рулетку" вспоминал. Помните выступление Чезаре?
– Про негласное возобновление антиалкогольной кампании и цианистый калий в каждой седьмой бутылке?
– Эдик усмехнулся - Еще бы не помнить!
– Классно мы тогда Катрин разыграли!
– подхватил Эжен, и они все трое покатились со смеху.
Чуткий Джованни, заметив досаду на лице Надежды, поспешил объясниться:
– Мы сидели в курилке, изгалялись по поводу торговой марки "Русская рулетка". Чезаре как раз произнес свой спич по поводу антиалкогольной кампании, последние слова были: "А в каждой седьмой бутылке - цианистый калий", а тут к нам присоединилась одна молоденькая сотрудница, Катрин. "Почему это вы вдруг о цианистом калии заговорили?" - спрашивает. Чезаре ей на полном серьезе отвечает, что в думе обсуждается новый закон по мерам борьбы с алкоголизмом и курением. Собираются, дескать, подмешивать цианистый калий в каждую десятитысячную бутылку и стотысячную сигарету. Катрин, ясно, не поверила и справедливо обозвала Чезаре треплом. Тогда Эдик говорит ей очень искренно и проникновенно: "Зря ты так скептично настроена, Катрин. Ты знаешь, что курильщики действительно себя убивают? Рак, болезни сосудов уносят миллионы совсем нестарых еще людей. Это наносит государству невосполнимый ущерб. Вот начальнички и решили, что лучше будут быстро убивать единицы курильщиков, чем медленно терять миллионы". Потом Базиль выступил в том духе, что теперь-то уж он точно курить бросит. Эжен проворчал: "Ну, это они как-то уж слишком круто!" Я выразил уверенность, что трубочный табак пощадят. В общем, заморочили мы девчонке голову. Она аж затряслась, кричит: "Что эти уроды в думе совсем спятили?!" Так возмущалась! А когда мы не выдержали и расхохотались, чуть нас не поубивала.