Чёрный беркут
Шрифт:
— Ладно, — сказал Яков. — Я назвал Каип Ияса падалью. Вы считаете, что я не прав, что он не падаль, а человек. Да вы посмотрите на него!
Василий Фомич обернулся.
Каип Ияс, которого пограничники заставили помогать им хоронить убитых контрабандистов, подтащил небольшой камень с таким видом, будто нес полтонны, вытер ладонью пот со лба, сунул руку за пазуху и, воровато оглядываясь, бросил в рот грязно-бурый комочек, похожий на скатанный в шарик мякиш черного хлеба. Прикрыв глаза, проглотил его, словно священнодействовал.
— Видите, терьяк жрет.
— Давай подойдем к нему, — предложил Лозовой.
Оба неторопливо направились к испуганно поглядывавшему на них Каип Иясу.
Но опий, кажется, уже начал действовать на терьякеша. Он расхрабрился и даже сам начал разговор с «большим начальником».
— Ай, яш-улы, — привычно произнес он, обращаясь к Лозовому. — Ёшка Кара-Куш — мой лучший друг. Второй раз встречаемся, второй раз Каип Ияс остается живой. Ай, алла, алла! Агахан убит, Клочкомбек убит, Фаратхан убит. Джафархана поймали. — Он перечислил еще с полдесятка имен. — А Кип Ияс живой. Два раза его ловил Ёшка Кара-Куш, а Каип Ияс все равно живой.
Комиссару почти не требовался переводчик. В этих местах он прожил много лет, поэтому сравнительно неплохо знал курдский язык.
— Хорош друг этот Каип Ияс, — сквозь зубы процедил Яков. — Подальше от таких друзей.
— Лучшие чувства надо уважать, Яша, — усмехнувшись, проговорил Лозовой. — Спроси-ка, если бы была у него земля, понес бы он к нам терьяк?
Яков перевел вопрос комиссара. Каип Ияс ответил, что никогда у него не было земли.
— А скажи, яш-улы Каип Ияс, — спросил Лозовой, — почему куришь? Кем бы ты был, если бы жизнь у тебя получше была?
Яков перевел и этот вопрос. Каип Ияс долго всматривался в спокойное лицо комиссара: не смеется ли над ним «большой начальник». Но во взгляде русского увидел лишь искренний интерес к себе. Такое внимание польстило. Жалкий терьякеш даже приосанился, рассудительно ответил:
— Дед мой курил, отец курил и я курю. Жизнь тяжелая, нельзя не курить. Если бы не курил, — он тяжело вздохнул, — научился бы на блюре играть, на всех бы свадьбах играл... — Вытащив откуда-то из-за отворота грязного халата знакомую Якову камышовую дудку, Каип Ияс выдул из нее несколько заунывных свистящих звуков. Вид его был жалок и смешон. Но Лозовой и Яков не смеялись.
— Вот тебе, Яша, и ответ, — повернувшись к Кайманову, сказал комиссар. — Влезь в его шкуру, и курить начнешь, и с терьяком через границу побежишь. Такая у него жизнь. Переведи ему. Пусть не ходит к нам больше, живет у себя. Ни ему, ни нам терьяк не нужен. Скажи: большой начальник, мол, надеется; что не будет Каип Ияс заниматься контрабандой.
Яков перевел. Каип Ияс не сразу понял, оторопело замер, всматриваясь слезящимися глазами, с расширенными от опия зрачками, в лицо комиссара. Что-то человеческое мелькнуло в его взгляде, показавшись на мгновение из-за привычной угодливости. Мелькнуло и пропало. На лице снова можно было прочесть только выражение хитрости и страха.
— А теперь он вернется к себе и будет всем говорить, что самого большого русского начальника обманул, — отходя вслед за комиссаром, сказал Яков.
— Так ведь никто не поверит, — возразил Лозовой.
— Товарищ полковой комиссар, разрешите доложить! — К ним подошел начальник заставы Черкашин. — Трупы захоронены, местность обследована. Обнаружены следы, которые требуют выяснения. Возможно, «базовцы» задержали лишь часть группы. Вызванные начальник заставы Пертусу Бассаргин и заместитель начальника резервной заставы Павловский ждут вас в условленном месте.
— Хорошо, товарищ Черкашин. Продолжайте нести службу. Кайманова я заберу с собой. Прошу дать ему коня. На всякий случай имейте в виду: я на стыке застав.
Яков хотел было сказать Василию Фомичу, что уже двое суток не был дома, что Ольга, вероятно, волнуется. Но, поразмыслив, решил: зря комиссар задерживать не станет.
Ему подвели коня. Уже в седле, он некоторое время ждал, пока Лозовой отдавал какие-то распоряжения Черкашину. Но вот коновод комиссара, невысокого роста крепыш с круглым, как солнышко, лицом и золотистыми бровями, с очень подходившей ему фамилией — Светличный, подвел коня к Василию Фомичу.
Втроем они направились к стыку участков застав.
Ехали молча. Комиссар не мешал Якову думать. А того и на самом деле одолевали всякие противоречивые мысли и чувства.
Он освоил меткую стрельбу. Специально ездил к Амангельды, чтобы поучиться следопытству. Но комиссар говорит, этого мало.
Лозовой придержал коня, поехал рядом с Каймановым.
— Я ведь сюда совсем по другому делу приехал, — сказал он. — А когда вы тут бой начали, пришлось на помощь спешить.
— У вас там, на самой границе, тоже бой был. Небось похлеще нашего, — отозвался Яков.
— Да, пришлось повоевать и нам. Ты вот что, Яша, пока мы приедем на место, постарайся вспомнить все о том бое, в котором были убиты Шевченко и Бочаров. Только получше вспомни, все подробности...
Так вот зачем комиссар взял его с собой! Яков посмотрел на Лозового. Ну что ж, он готов помочь Василию Фомичу разобраться в этом деле! Тем более, что сам тогда был просто свидетелем и все видел.
Вот и гребень той высоты, у подножия которой все произошло. Навстречу им выехали Федор Карачун, Бассаргин и Павловский. Остановились, поздоровались. Затем, ни слова не говоря, Василий Фомич прошел к месту в камнях, откуда стрелял из штуцера бандит. За ним последовали остальные.
— Вы займете позицию там, где находился Шевченко, — сказал комиссар Карачуну, — а вы, товарищ Бассаргин, — там, где был Бочаров. Павловский и Кайманов пусть займут те места, на которых находились во время боя.
Карачун и Бассаргин быстро легли за камни, как раз там, где Яков видел за несколько минут до гибели Шевченко и Бочарова. Вспоминая подробности боя, он так задумался, что не сразу услышал вопрос комиссара:
— Эти позиции занимали Шевченко и Бочаров перед броском?
— Да, точно, эти. А Павловский лежал вон там, в стороне.