Чёрный беркут
Шрифт:
Оглянувшись, он увидел, как вспыхнуло неприязнью длинное, с близко посаженными глазами лицо Павловского. Потом на тонких губах заместителя начальника заставы появилась надменная улыбка. — Не вижу необходимости в этой инсценировке, товарищ комиссар, — сказал он. — Операцией в последней ее стадии руководил начальник заставы Бассаргин, а не я. Зачем же делать из меня козла отпущения?
— Так, значит, не по вашей вине погибли два человека?
— Да, я не виноват в их гибели, товарищ комиссар.
— Положим, что так, товарищ Павловский. Но ответьте мне прямо
— Да, был выпивши и ни от кого не скрывал этого, товарищ комиссар. Отмечал день рождения. Разве нельзя?.. Потом, я уже говорил, на завершающей стадии боем руководил Бассаргин.
— Как же вам не стыдно, Павловский, — резко бросил Бассаргин. — Ведь вы хорошо знаете, что я подъехал в самый последний момент, успел лишь крикнуть Шевченко и Бочарову, чтобы они повернули назад, но, к сожалению, поздно...
— Да, мне стыдно! — с надрывом прокричал Павловский. — Мне давно стыдно, что со дня выпуска из училища меня держат на должности заместителя начальника резервной заставы... Может, из-за этого я тогда и выпил. Пусть мне дадут самостоятельную работу, хотя бы небольшую заставу, тогда никому стыдно не будет...
— Странная у вас логика, Павловский, — сказал Лозовой. — Вы не справились с частной задачей, которая была поставлена перед вами, а жалуетесь на то, что вас не назначают на самостоятельную работу. Но дело сейчас не в этом. Вам предъявлено обвинение, что вы несвоевременно прибыли к месту расположения наряда, были пьяны, во время боя видели, что Бочаров и Шевченко побежали прямо под пули, и не остановили их. Вы согласны с этим?..
— Слушай, Павловский, ну чего ты темнишь, — не выдержал Яков. — Все ведь видели...
— Я категорически возражаю против присутствия здесь посторонних, — не глядя на комиссара, проговорил Павловский. — Я буду жаловаться в Главное управление.
— Это я-то посторонний? — начал было Яков, но комиссар жестом остановил его.
— Жаловаться, Павловский, вы, конечно, можете, — сказал Лозовой. — Жалуйтесь кому угодно, хоть господу богу. Разве в жалобе дело? Погибли люди. Понимаете, наши советские люди. Погибли из-за вашей беспечности. Слишком дорогая цена... Буду откровенным. Знайте, что дело на вас передано в трибунал.
— Передавайте куда хотите, хоть самому господу богу, — зло сузив глаза, бросил Павловский.
— Вы наглец, Павловский, — с раздражением, едва сдерживая себя, проговорил комиссар. — Я отстраняю вас от должности. Товарищ Бассаргин, приказываю арестовать Павловского и препроводить в комендатуру.
— Вы еще пожалеете об этом, — сверкнув глазами, сказал Павловский.
Яков не верил своим ушам. Он даже не предполагал, что этот мальчишка Павловский может так разговаривать с комиссаром! Да с каким комиссаром — с самим Лозовым!
— Выполняйте приказание, товарищ Бассаргин! — повторил комиссар. — А вы сдайте оружие, — повернулся он к Павловскому.
Тот медленно, словно нарочито оттягивая время, расстегнул ремень, снял кобуру с наганом, передал начальнику заставы.
Несколько успокоившись, комиссар распорядился:
— Вы свободны, товарищ Карачун. Я с Каймановым остаюсь здесь до утра. С моим коноводом Светличным пришлете нам ужин, товарищ Бассаргин.
После того как начальники застав уехали, Лозовой некоторое время молчал, о чем-то глубоко задумавшись. Яков не мешал ему. Он был полностью на стороне комиссара, приказавшего арестовать Павловского, и ждал, что скажет сам Василий Фомич.
— Ты извини меня, Яша, что не отпускаю домой. В трудную минуту хочется, чтобы кто-то близкий был рядом. Да и не договорили мы с тобой. Утром посмотрим, как свет здесь ложится. По-моему, солнце тогда светило прямо в глаза Шевченко и Бочарову. Они при всем желании не могли быстро заметить бандита. А Павловский видел его и все же не предотвратил несчастья...
— Не пойму я, Василий Фомич, почему это Павловский какие-то из себя виртуозы строит. Ведь сопляк, а грозит.
— Виртуозы, говоришь? — без улыбки переспросил Лозовой.
— Может, не так я сказал. Но вы понимаете, Василий Фомич, о чем я...
— Понимаю, Яша, понимаю. Именно «виртуозы строит». Хотя есть у слова «виртуозы» другое, более благородное значение. Секрет, Яша, простой. У Павловского в Москве «рука», да такая, что любого начальника, в том числе и меня грешного, если захочет, в порошок сотрет. Вот потому он и хорохорится. И все-таки пусть с меня голову снимут, а буду добиваться, чтобы его выгнали из войск к чертовой матери, — с ожесточением сказал Лозовой. — Таких нельзя допускать командовать людьми.
Светличный привез ужин. Яков и Лозовой молча поели, потом закурили.
— Пора нам с тобой в наряд идти, Яша, — сказал комиссар. — Честно говоря, люблю ночью границу послушать. Вроде моложе становлюсь после этого. В наряде и думается хорошо, времени достаточно. А подумать нам с тобой есть о чем, есть что и вспомнить.
Они устроились среди камней на гребне сопки, откуда просматривались одновременно три направления. Не было, конечно, необходимости самому комиссару отряда оставаться в наряде. Но Лозовой поступал сейчас как отец, которому хотелось побыть рядом с сыном, с близким человеком.
Слушая ночь, Яков думал о границе, протянувшейся на многие-многие версты. Может быть, именно сейчас где-то там, на равнине, ее пересекают банды басмачей. А здесь, в горах, она словно червоточиной изъедена сотнями троп контрабандистов. Какая же сила нужна, чтобы вести со всем этим борьбу!
Думал Яков и об Ольге, и о Светлане, и о сидевшем рядом комиссаре Лозовом. Думал о матери и отчиме.
Так прошла ночь.
Бурые склоны гор начали размываться снизу волнами тумана. Кисейные покрывала его потянулись из ущелий, клубясь от встречных движений воздуха. Сквозь молочные струи то проступала темная арча, похожая на согнувшуюся фигуру контрабандиста, то, словно чья-то огромная голова, высовывался камень, то показывался выступ скалы...