Черный цветок
Шрифт:
— Я рад, что ты все понял, Избор, — Огнезар ходил по собственной гостиной — он никогда долго не сидел на месте. Его некрасивое, породистое лицо постоянно меняло выражение, небольшая темная радужка его глаз в форме капель, положенных на бок, плавала в огромных белках желтоватого оттенка, и тяжелые мешки под ними лежали тремя нездоровыми складками. Широкие губы с опущенными уголками окружал ровный прямоугольник бороды и усов, усиливая впечатление усталого недовольства жизнью, и крылья изогнутого носа трепетали,
— Я бы никогда не вернулся, если бы не опасность того, что медальон будет открыт, — с достоинством ответил Избор.
— Я не осуждаю тебя, я понимаю твои мотивы, я даже в чем-то согласен с тобой, — кивнул Огнезар, — ты уверен, что медальон у мальчишки?
— Он был у него в конце ноября.
— И ты не сомневаешься, что этот разбойник… как его… никогда не запоминаю их кошмарных имен…
— Полоз.
— Да, помню, что какой-то гад, а какой… Полоз. Ты уверен, что он убит?
— Ему проломили голову цепом. Даже если он был ранен, такая рана не может не быть смертельной, — подтвердил Избор.
— Ты хочешь сказать, мальчишка жил в Урде один столько времени и сумел найти мудрецов, которые подсказали ему, как действовать?
— Я думаю, Полоз знал в Урде многих, он прожил там несколько лет, учился, и, вполне возможно, успел вывести мальчика на своих знакомых, прежде чем умереть.
— Искать его там все равно что искать иголку в стоге сена, — поморщился Огнезар, — ты сказал, он был в Кобруче две недели? И его при этом искали все стражники города?
— Они просто досматривали всех, кто вызывал у них подозрения.
— В Урде живет в три раза больше людей, чем в Кобруче, — Огнезар ускорил шаги, — но у меня есть одна идея. И ты мог бы мне в этом помочь. Ты один видел его часто и успел разглядеть. Ты мог бы нарисовать его портрет? В твоей любимой манере, углем на белом полотне?
— В этом нет никаких сомнений, — улыбнулся Избор, — если ты дашь мне лист бумаги, я нарисую его прямо сейчас.
— И… он будет узнаваем?
— Посмотрим, — Избор пожал плечами.
Огнезар открыл бюро и положил большой белый лист перед Избором, Избор нагнулся к камину и вынул из него уголек. Балуй. Какой он? Дикий, забавный зверек с острыми зубками. Чем-то похожий на соболя. Такие же ищущие глаза. Только, пожалуй, не столь ловкий. Вихрастый, насупленный, ощетинившийся.
Избор нарисовал портрет несколькими штрихами и дал взглянуть Огнезару.
— Ты удивительный художник, Избор, — сказал тот, долго рассматривая лист бумаги, — ты умеешь увидеть и передать главное. Мне бы хотелось, чтобы ты повторил это еще несколько раз. Черной масляной краской на больших белых полотнах. Мы развесим их в многолюдных местах, и тогда каждый, кого прельстят двадцать золотых за его поимку, будет высматривать его лицо на улицах города. Я думаю, желающих найдется много.
Огнезар довольно улыбнулся.
Балуй. Харалуг
Оружейников в Урде хватало.
Второй кузнец, по имени Колыван, оказался совсем молодым, года на два постарше Есени. Он булата варить не умел, булат варил его покойный отец. Но Есеня посмотрел на его клинки, и согласился, что кует тот неплохо, отливки не испортит.
— И как выручку делить будем? — сразу же перешел к делу кузнец, хотя и смотрел на Есеню с недоверием.
— Пополам, как же еще… — ответил Есеня. Торговаться он никогда не умел.
— Э, нет! — Колыван усмехнулся, — кто ковал — того и булат. Предлагаю один к четырем!
Есеня посмотрел на Полоза: тот выудил заготовку из груды железа, наваленного в лоток, и поставил ее на наковальню.
— На.
— Чего? — не понял Колыван.
— Куй булат. Если «кто ковал, того и булат», тогда куй. А я посмотрю, что получится.
— Да это ж железо просто…
— Вот и попробуй из него булат выковать. Один к одному наше слово.
— Хитрые вы. Мой уголь, моя кузня — и один к одному! А если не выйдет ничего?
— Давай так: наш уголь — твоя кузня. И один к одному.
— Ладно! Уговорили, — нехотя согласился Колыван.
Есеня начал волноваться, как только стал делать тигель. Колыван заглядывал ему через плечо и ворчал:
— Батя не так делал. Он гладкие стенки делал. И глубже надо…
— Поэтому у твоего бати и булат с мелким рисунком. И расковано не так. Потому что грязь в центре отливки сидит, а она наверх должна подняться.
— А мелкий рисунок лучше! Крупный у сварного булата только.
— Ты об этом в оружейной лавке спроси, — Есеня сжал губы. А вдруг ничего не получится? Кто его знает, что тут за горн, что за уголь? Лучше бы этот Колыван ушел, не мешался… И Полоз тоже.
— Знаешь, Балуй, я пока в архив пойду, — Полоз как будто прочитал его мысли, — а вечером зайду за тобой.
— Полоз, тебе Улич не велел в архиве…
— Ерунда. Какой том выбирать, я понял, а какая страница примерно, не помнишь?
— Сотая тридцать вторая, — ответил Есеня. Как он мог не запомнить? Он на эту запись с четверть часа смотрел и счастью своему не верил.
Но после ухода Полоза стало еще хуже — Колыван не отходил ни на шаг и ворчал о том, что Есеня все делает не так. И кирпичей-то ему было жалко, и гвоздей ржавых, и флюса, и клещи-то Есеня мог загубить.
— Воздуха не жалко? — угрюмо спросил Есеня.
— Какого воздуха?
— Я сейчас воздух качать буду мехами, не жалко?
— Ты с мехами поосторожней, не сломай… Они старые уже.